Барон Беркет

Я, вооруженный мечом и кинжалом и со щитом, первым перешел на вражеское судно. На верхних палубах не осталось ни одного живого человека. Везде валялись трупы в белых тюрбанах, намотанных поверх железных шлемов, серовато-белых стеганках, наверное, набитых хлопком, и красных, зеленых или синих шароварах. Босые все, кроме одного, у которого были кожаные туфли с узким загнутым носком и без задника. Одет он был тоже получше остальных, даже имел короткую кольчугу под белой накидкой. Рядом с ним валялся длинный бич, сплетенный из ремней, обтрепанных на концах. Внизу, вдоль бортов, на скамьях, расположенных под углом к борту и отклоненных в сторону кормы, сидело по два человека, голых и грязных, с длинными волосами и бородами. Каждый держал свое весло. Одна нога, ближняя к борту, прикована к скамье короткой, сантиметров тридцать, цепью. Нужду справляли под себя, поэтому и вонища такая. Люди разных национальностей и рас, они казались братьями-близнецами. Увидев меня и опознав во мне христианина, заорали все, как один. Это был вопль радости, избавления. Я приказал Умфре и Джону идти к носовой надстройке, а сам с Нуддом и Рисом направился к кормовой.

Там была одна дверь, расположенная прямо напротив переходного мостика. Открывалась она внутрь. Хватило одного удара ногой, чтобы распахнуть ее. Внутри стоял юноша лет девятнадцати, вооруженный саблей и кинжалом. На голове шлем, обмотанный белой материей, а тело защищала кольчуга с короткими рукавами, надетая поверх стеганки. Узкое, выбритое лицо со смуглой кожей, тонким длинным горбатым носом, напоминающим кливер, и тонкими черными усиками выражало решимость умереть, но не сдаться. Своим носом мавр напомнил мне однокурсника Альберта Гена. Того каждый уважающий себя пацан норовил двинуть по шнобелю. Альбертик не отличался ни комплекцией, ни драчливостью, поэтому получал постоянно. Доходило до того, что даже перед выпуском, когда круче нас в училище никого не было, пара салаг, пробегая вечером мимо него по плацу, двинула по носу Гена, не смутившись четырьмя лычками на его рукаве.

Я прислонил щит к переборке и достал кинжал. В тесной каюте от него больше пользы, чем от громоздкого и тяжелого щита. Мавр подождал, когда я приготовлюсь, и ударил саблей. Я принял ее на кинжал и рубанул своей, пытаясь перерубить его саблю. Не получилось. Она была изготовлена не из дамаска, но не сломалась. Мы обменялись еще парой ударов, а потом я сделал выпад саблей и, когда мавра попробовал блокировать ее своей, крутанул так, как учил гепид Сафрак. Сабля выпала из руки мавра, повисла на темляке. Я приставил острие своей к его шее под подбородком и надавил вверх. С задранной головой трудно наносить точные удары. По шее потекла тонкая струйка темной крови. Я кинжалом показал мавру, чтобы уронил оружие. Что он и сделал. Его кинжал встрял в палубу у левой ноги, а с саблей мавру пришлось немного повозиться, высвобождая руку из темляка. Она ткнулась в палубу острием, но сразу упала. Ножны у его оружия с золотыми вставками да и одежда явно не бедная. Сохраним ему жизнь. Я показал мавру, чтобы вышел из каюты. Возле входа в нее стояли два моих рыцаря, которые наблюдали наш поединок. Они мечтают научиться владеть мечом, как я.

– Обыщите и отведите его на шхуну, в трюм, – приказал я и вернулся в каюты.

Она занимала всего треть надстройки. Вдоль трех переборок шел невысокий помост, накрытый узкими коврами, на которых лежали разноцветные подушки. В четвертой переборке была дверь, возле которой в углу стоял большой сундук с выгнутой крышкой, украшенной бронзовой чеканкой в виде растительного узора. По бокам две массивные бронзовые ручки. Внутри сундука лежала восточная одежда из шелка и льна, под которой находились аккуратно обернутые белой материей астролябия и три книги с исписанными арабской вязью листами пергамента. По-арабски читать не умею, поэтому не могу сказать, что в них написано.