Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

Гораздо больший интерес представляет для нас женитьба барона Унгерна. Тот же В. И. Шайдицкий охарактеризовал жену барона следующим образом: «Женат был (Унгерн. — А. Ж

.) на китайской принцессе, европейски образованной (оба владели английским языком), из рода Чжанкуй, родственник которой — генерал — был командиром китайских войск западного участка Китайско-Восточной железной дороги от Забайкалья до Хингана, в силу чего дивизия всегда базировалась на Маньчжурию». Венчание прошло в православной церкви, «по греческому восточнохристианскому обряду». Новобрачная принцесса в крещении была наречена Еленой Павловной. Новоявленная баронесса Елена Павловна проживала на станции Маньчжурия, в то время как ее супруг, когда не был в походах против большевиков, постоянно находился на станции Даурия. Лишь изредка Унгерн навещал молодую жену. Летом 1920 года, перед своим выступлением из Даурии, барон снабдил Елену Павловну приличными денежными средствами (оформил на ее имя солидный банковский вклад) и отправил в Пекин, в «отчий дом». Говорят, что судьбой своей жены Унгерн в дальнейшем совершенно не интересовался[29]

.

Почти все современники Унгерна, и историки, и беллетристы, сходятся в двух обстоятельствах: во-первых, брак барона Унгерна носил формальный характер, во-вторых, женитьба на принцессе Цзи «имела чисто политический характер и вытекала из назойливой идеи: «реставрации китайской монархии», и женитьбой он приближался к претендентам на китайский законный императорский трон» (М. Г. Торновский). Заметим, что претензии Унгерна на «китайский императорский трон» представляются нам совершенно несостоятельными. Да и сам барон сочетал в себе черты идеалиста и реального политика. Он прекрасно понимал, что прав претендовать на китайский трон, несмотря на женитьбу на принцессе, у него ничуть не больше, чем у гоголевского чиновника Поприщина на испанский престол. Принцесс в Китае было ничуть не меньше, чем высокородных княжеских невест в Российской империи, но как в России брак с княжной, так и в Китае брак с принцессой ничуть не приближал жениха к императорскому престолу. Для того чтобы понять истинные причины, толкнувшие Унгерна на брак с китайской принцессой, стоит прислушаться к мнению историка А. С. Кручинина.

Причиной брака стало желание Унгерна обрести себе тайного союзника (или даже агента) среди китайского военного командования. Как упоминал В. И. Шайдицкий, одним из родственников принцессы был генерал Чжан Куню (существуют также варианты написания «Чжан-куй-у», «Чжан-куй-ю»), являвшийся помощником китайского главнокомандующего в полосе отчуждения КВЖД. По своим политическим убеждениям Чжан Куню был известен как монархист, ярый противник большевизма. Он зарекомендовал себя как друг и доброжелатель атамана Г. М. Семенова еще весной — летом 1918 года. Неожиданная женитьба Унгерна, как предполагает А. С. Кручинин, была благовидным предлогом для легализации денежных выплат высокопоставленному родственнику баронессы. «И тогда неважным уже становится, был ли Чжан Куй-у (так у А. С. Кручинина. — А. Ж.)

действительно маньчжуром, близким по крови императорскому дому, и исповедовал ли он монархические убеждения или испытывал страх перед коммунистической угрозой: сопоставление даже изложенных весьма немногочисленных фактов позволяет увидеть здесь обыкновенную «вербовку», — пишет А. Кручинин. Действительно, помощь нового родственника понадобится генералу Унгерну весьма скоро — когда он со своей дивизией выступит в Монголию.

Монголия к этому времени оказалась фактически оккупированной китайскими войсками. Автономия Монголии была упразднена, монголы-министры арестованы, а сам Богдо-гэгэн был фактически заключен под домашний арест в своем «Зеленом» дворце, окруженном китайскими солдатами. В Ургу был торжественно принесен портрет президента Китайской республики. Это событие символизировало возвращение старых порядков, существовавших до установления автономии в 1911 году. Особенно ударило по всем без исключения монголам восстановление аннулированных в 1911 году долгов всевозможным китайским фирмам. К долгу были насчитаны проценты, наросшие с 1911 года, и в результате все население Внешней Монголии попало в жесточайшую долговую кабалу к китайцам, от которой монголы успели поотвыкнуть за время русского протектората.

В опубликованных еще в 1911 году «Очерках русско-монгольской торговли» авторы, Боголепов и Соболев, весьма прозорливо предсказывали последствия усиления китайского национализма: «Пробуждение национализма у китайцев обещает монголам усиление беспощадной колонизации ее (т. е. Монголии. — А. Ж.) китайцами. Этот национализм сотрет Монголию с лица земли и превратит ее в страну сельских хозяев и овцеводов-китайцев… Но этот же национализм обращен и против белых, приняв резко выраженную форму антиевропейского движения, которое грозит и русским в Монголии». Спустя без малого десять лет предсказания двух русских авторов начали полностью сбываться.