Барракуда forever

— Думаешь, Рокки берег себя? Думаешь, он уходил с ринга, едва ему вступит в спину? Нет, он бился до конца. Вот так: бац, бац, бац!

Навещая деда, пока он лежал в больнице, я понял, что он знал Рокки гораздо лучше, чем прежде рассказывал. Во время войны, когда Наполеон оказался по ту сторону Атлантики и не мог вернуться назад, они даже жили в одной комнате. Спали на кроватях в два яруса. Забавно было воображать эту картину.

Родители Рокки приехали из Италии в Америку за десять лет до того, как он появился на свет. Они родились в нищете, жили в нищете и в ней же умерли. Их единственной радостью стало рождение сына, а единственным успехом — победа над пневмонией, которая едва не погубила Рокки в годовалом возрасте.

Наполеон считал, что воспоминания о крайней бедности родителей и мысль о болезни, едва не стоившей ему жизни, служили для Рокки неисчерпаемым источником воли к победе. Словно его жизнь превратилась в бесконечную месть.

— Бедность и болезнь сделали из него Рокки. По-настоящему его звали Роберто.

И, как бы подводя итог тому, что связывало его с Рокки, однажды он прошептал:

— Понимаешь, Рокки дал мне все, что один боксер может дать другому.

Я не решился расспрашивать его о том, что он имеет в виду, но подумал примерно то же самое: Наполеон дал мне все, что дед может дать внуку. И, будто следя за моими мыслями, он произнес:

— Спасибо тебе, Коко, не знаю, что бы я без тебя делал! Не знаю, что стало бы с империей. Послушай, давай включим приемник и будем повышать свою культуру. Уж от этого-то явно вреда не будет.

До нас отчетливо донесся звучный и умиротворяющий голос ведущего. И через тысячу лет этот вселяющий надежду голос будет задавать точно такие же вопросы. Я наблюдал за выражением лица Наполеона. На нем заиграла неясная улыбка.

— Синий вопрос. Сколько лет прожил Виктор Гюго?

Участники что-то бормотали, не решаясь взять слово. Ведущий дал им подсказку:

— Нашему любимому Виктору Гюго был отпущен долгий век…

— Семьдесят пять лет! — наконец решился один из участников.

— Вот болван! Это, по его мнению, долгий век? — взорвался дед.

— Нет-нет, он прожил восемьдесят три года. Виктор Гюго ушел из жизни глубоким стариком…

Публика зааплодировала.

— Выключи сейчас же! — прорычал Наполеон. — Глубоким стариком… Черт знает что! Совсем мальчишкой! Наверное, был слаб здоровьем. Иногда Этого хочется прибить! Ему и вправду пошло бы на пользу немного попутешествовать. От него попахивает нафталином!

Дверь отворилась, впустив медсестру, толкавшую перед собой тележку со средствами для ухода. Бинты, компрессы, термометр.

— Процедуры!

— Процедуры, конечно! — проворчал Наполеон. — Еще попытается мне свечку вставить.

Он покатил на кресле в сторону туалета.

— Куда вы собрались? — спросила сестра.

— Пописать. А что, это тоже запрещено?

Вернувшись, он громогласно заявил:

— Предупреждаю, мой адъютант останется в палате. Если вы попробуете тайком меня отравить, ничего не выйдет.

Девушка пожала плечами, достала несколько разноцветных таблеток, взяла стакан воды и с улыбкой подала деду. Потом, улучив момент, когда он отвлекся, сунула ему в рот термометр.

— В принципе его надо ставить не в рот, но так хоть он несколько минут помолчит. Дед у тебя очень беспокойный, его имя так ему подходит, просто удивительно!

Наполеон яростно вращал глазами. Гнев — добрый знак.

Наконец девушка достала градусник:

— Под сорок! Странно, на вид он в полном порядке!

— Как я рад, мадемуазель, что слышу это от вас! — заявил дед и, повернувшись ко мне, добавил: — Belas la flegistino, ĉи ne? (А она ничего, эта медсестра, да?)

— Что он говорит? — спросила девушка.

— О, ничего особенного: что вы очень любезны.

Когда она прибирала кровать, дед внезапно знаком подозвал меня:

— Посмотри-ка, Коко, а то у меня сегодня глаза побаливают. Скажи, что у нее написано вон там, на халате?

— На халате?

— Ну да, на правой сиське.

— Написано “Гериатрия”.

Его взгляд застыл. Как будто вместо глаз ему вставили стеклянные шарики. Он побледнел. Губы сжались и стали тонкими, как лезвие ножа.

— Вот паскудство! Ты уверен?

Я кивнул и спросил:

— Дедушка, что с тобой?

— Не зови меня так, особенно в подобный момент!

Приближался ураган. Дед прямо-таки намертво впился колючим взглядом в халат медсестры.

— Мадемуазель! — взревел он.

— Да, месье? — ответила она, вздрогнув от неожиданности.

— Что это у вас тут написано? Вот тут.

И он ткнул пальцем в халат медсестры, которая слегка отпрянула.

— Тут?

— Да, тут. Вы к тому же еще и глухая?

Я подумал, что Наполеон слегка перегибает палку. Растерянная девушка медлила с ответом.

— Я жду, — произнес Наполеон. — Правда, я вообще только и делаю, что жду. Но я вас предупреждаю: мое терпение на исходе.

— Тут? Но вы ведь сами видите, написано “Гериатрия”.

Дед скрестил руки на груди. Лицо его окаменело.

— Спасибо, я умею читать.

— Это мое отделение, да! Я работаю в гериатрии, поэтому и написано “Гериатрия”.

У нее был такой вид, как будто она оправдывается.

— Ну хорошо, мадемуазель, тогда будьте так любезны, принесите мне словарь.