Барышня и хулиган

— Это можно узнать, — заявила она. Мишка протянул ей телефон, Эмма кашлянула, немного успокоилась и позвонила. — Номер отключен, — сообщила она. — Объясните, какое это имеет значение?

— По крайней мере, ясно, почему он звонил из кафе, — вздохнула я. — Он ехал к нам, заметил «Опель», испугался, завернул в кафе и оттуда позвонил. Жаль, что мы не успели вовремя, бармен сказал, за десять минут до нашего прихода в бар вошли двое парней, видимо, они увели Илью с собой.

— И он не пытался сопротивляться, позвать на помощь?

— У них наверняка было оружие.

— Что же теперь делать? — беспомощно спросила Эмма Станиславовна, а я пожала плечами. — Вы утверждаете, он говорил о каком-то убийстве? — задала она очередной вопрос.

— Да, он имел в виду Юрия Павловича, то есть он считал, что его скорее всего убили, и Илья будто бы знает, кто убийца, точнее, догадывается.

— Но вы-то здесь при чем? Почему он обратился к вам, а не в милицию?

Мы с Мишкой переглянулись и дружно вздохнули.

— Должно быть, из-за того разговора, помните? Когда вы приехали сюда вместе с ним. Он считал, что мы продолжаем подозревать его, и хотел оправдаться.

— А Юрий Павлович здесь при чем?

— Юрия Павловича несколько дней не могут найти…

— А теперь и Илья пропал, — вздохнула Дружинина, посмотрела на нас и заявила:

— Если окажется, что это ваших рук дело, что вы как-то замешаны в его исчезновении, я вас… — Она резко поднялась и пошла к двери, а Мишка только развел руками:

— Вот и делай людям добро… Помалкивали бы мы об этом звонке, не нажили бы себе неприятностей. — Эта мудрая мысль адресовалась, конечно, мне, и я загрустила.

Весь день мы сидели дома, несколько раз звонили хозяину «Понтиака», но он, как видно, еще не вернулся из Праги.

Утром следующего дня Мишку вызвали в милицию к тому самому Виктору Ивановичу, который нас навещал. Беседа длилась часа полтора, и домой Мишка вернулся в состоянии глубокой задумчивости. По его мнению, мент оказался очень хитрый и нас подозревает, вот только в чем конкретно, не ясно. Виктор Иванович выразил желание побеседовать с Катькой, но Шальнов заявил, что я, то есть она, уехала к тетке в отпуск и ранее, чем через пару недель, не вернется.

— Слишком все запуталось, — ворчал Шальнов и вместо того, чтобы как следует напрячь мозги и попытаться все распутать, начал приставать ко мне со всякими глупостями. Я пыталась воздействовать на него, призывая быть серьезным, но в конце концов сама махнула на все рукой, и время мы провели очень даже неплохо. Все испортил проклятый телефон.

Звонок раздался в семь часов вечера. Опять-таки трубку пришлось снять мне, Мишка был занят приготовлением яичницы по какому-то одному ему ведомому рецепту. Я услышала голос Эммы и тяжко вздохнула.

— Ольга? Ведь я не ошиблась, вас так зовут?

— Не ошиблись, — согласилась я.

— Нам надо поговорить.

— Об Илье Петровиче что-нибудь известно?

— Нет, то есть да… я приеду и все объясню. — Голос ее звучал как-то странно, и изъяснялась она довольно путанно, так что я в первый момент решила, что она пьяна, но потом вынуждена была отказаться от этой мысли. Скорее всего Эмма Станиславовна пребывала в самой настоящей панике. — Я буду у вас через пятнадцать минут, — пробормотала она и дала отбой. Мишка, замерев возле плиты с ножом в руке, нахмурился и спросил:

— Чего — опять?

— Эмма едет сюда. Боюсь, что-то случилось…

— Вот только Эммы нам и не хватало, — вздохнул Мишка и пошел одеваться, а я стала присматривать за яичницей, одновременно поглядывая в окно. Через несколько минут возле нашего гаража припарковался темно-серый «БМВ», и из него показалась Эмма Дружинина, а я кинулась открывать входную дверь. Сказать, что эта женщина была напугана, — значит не сказать ничего. Она была бледна до синевы, взгляд бессмысленный, а руки так дрожали, что это выглядело бы смешно, если бы не было так страшно.

— Что случилось? — испуганно спросила я, потому что стало ясно: если независимая, умеющая держать себя в руках женщина вдруг превратилась в перепуганное, потерянное существо, должно было произойти что-то воистину ужасное. Я взяла ее за руку и усадила на стул возле окна, а сама села напротив. — Эмма Станиславовна, пожалуйста, что случилось? — Она вздрогнула, точно мой голос вывел ее из транса, суетливо открыла сумку и протянула мне конверт. «Дружининой» значилось на нем печатными буквами, вырезанными из газеты, ни адреса, ни имени не было.

— Там, в конверте, — кивнула она и вдруг заплакала. Я извлекла из конверта клочок бумаги и начала читать текст, выполненный газетными буквами поменьше: