Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

Не проведешь советского человека! Фигурное зерцало оказалось створками бара. Вся компания в оцепенении уставилась на содержимое «законспирированной» ниши. От обилия сосудов и этикеток кружилась голова, распалялось воображение. Устоять было трудно. Полонский уже ковырялся во всем этом благолепии, бурча под нос, что даже его эрудиция пасует. Половина из представленных напитков была ему неизвестна. Самогона в трехлитровой банке тут точно нет. Как насчет американского бурбона семилетней выдержки? Или благородного французского коньяка из лучших подвалов Бургундии? Ямайский ром, мексиканская текила, виски, загадочный абсент с полынной веточкой на дне бутылки.

– Ну разве что в качестве аварийного варианта, – рассуждал сам с собой Серега.

– А беленькой там нет? – Федорчук вытянул шею.

Нашлась и беленькая, фигуристая, весьма интересная, с надписью «Смирнофф» на красной этикетке. Чудно как-то. Филипп осторожно извлек ее из бара, осмотрел со всех сторон.

– Это бесплатно? – засомневался Серега.

– Это бесценно, – усмехнулся Полонский. – Детище известного спиртопроизводителя Петра Арсеньевича Смирнова. Самая популярная водка в мире изначально выпускалась в Москве. Советская власть завод экспроприировала и национализировала, Петр Арсеньевич бежал в Стамбул, потом в Париж, основал новое производство. Позднее плоды его творчества докатились до Америки.

– Контра, короче, форменная, – проворчал Серега.

– Контра контрой, но водка стоящая. Скоротаем время за бутылочкой, командир?

– Душа просит? – усмехнулся сержант.

– Просит, – вздохнул Филипп. – Никогда так не просила, Ахмет. И чего она тут стоит? Не пропадать же добру. Все достается людям, как говорится.

– Ну хорошо, – решился сержант. – Но только по две рюмочки. Чтобы все у нас закончилось благополучно, чтобы грусть-тоска быстрее улеглась. Доставай посуду, раздатчик пищи, смотри, сколько ее тут.

Творение господина Смирнова пилось мягко и душевно. Серега тут же схватился за бутылку и разлил повторно – за грусть-тоску. В самый неподходящий момент противно задребезжал телефон. Дрогнула водка в хрустальных стопках, готовых уже сомкнуться. Взоры присутствующих неприязненно скрестились на устройстве связи, окрашенном в пролетарский цвет.

– Ну и какого фига? – Федорчук икнул.

Телефон трещал, делая короткие паузы. Нервы дрожали и звенели. Страх снова забирался в души парней, осматривался, осваивался. Филипп смертельно побледнел. Он что-то почувствовал. Ахмет еще только выбирался из-за стола, а Полонский уже подпрыгнул, едва не повалив красивый стул, подлетел к телефону.

– Алло! – Его голос охрип, изменился до неузнаваемости. – Да, это я, – проблеял он и начал покрываться сыпью.

Парень слушал, едва не хватаясь за сердце, потом что-то пробормотал и аккуратно, словно она была из тонкого стекла, пристроил трубку на рычаг. Он повернулся, и друзья увидели, что сыпь равномерно расползлась по его лицу. Глаза Филиппа диковато поблескивали.

– Это Кларисса, – прошептал он.

– Помянули, блин. Ну, давайте за нее самую – за грусть-тоску. – Федорчук вздохнул и залпом опрокинул стопку.

Остальные тоже выпили вразнобой. Кроме Филиппа, застывшего как статуя.

– Чего уставились? – разозлился Полонский. – Я что, в коротком платьице?

– Излагай, – вздохнул Ахмет.

– Ее рейс на Гонолулу по техническим причинам перенесен на утро, – убитым голосом сказал Полонский. – Эту ночь Кларисса проведет в Сан-Франциско. Говорит, что телефон пока не прослушивается. У них там какая-то поломка. Гостиничный номер был выделен мэрией буквально перед нашим приездом. ФБР не успело наставить здесь микрофонов. Предлагает встретиться в квартале отсюда, за парком. Там шоссе, а в трехстах метрах к морю есть небольшой мотель, где она будет ждать.

– Еще одна глава из «Записок путешественников». – Серега всплеснул руками. – Ты что, боец, белены объелся? Переметнуться к врагу собрался?

– Ты того, да? – Филипп покрутил пальцем у виска и разозлился. – Не беси меня, Серега. Учти, кулак мой может сработать быстрее, чем мысль. Ахмет, пожалуйста, – взмолился Полонский и едва не рухнул на колени. – Отпусти, ты же понимаешь. Я всего на полтора часа, мышкой туда-сюда, обману охрану. Здесь ходу минут восемь, не заблужусь.

Тугой комок застрял в горле сержанта. Ахмет никогда не отмечал за собой склонности к авантюризму, а сейчас его вдруг пробрало. У Филиппа был такой умоляющий вид, что заныло сердце. А ведь влюбился по гроб души сибирский паренек, вразнос пошел, не понимает, что делает.

«А почему бы, собственно, и нет? – задумался Ахмет. – Не посадят же нас за это в тюрьму. Не отправят лет на двадцать на живописную Колыму».

А товарищи уже глухо переругивались. Серега уверял, что рисковать не стоит. Полонский свалит в этот город, полный опасностей и соблазнов. Им тут трястись за него всю ночь, а потом огребать неприятности! Да и спать пора, завтра рано вставать.

– Какая разница, когда ложиться? – резонно возражал Полонский. – Все равно не выспимся.