Башня

Братишка встал, подошел к полкам с бутылками. Уверенно взял бутылку водки «Оккупация» – узкую, высокую, голубоватого стекла. Потом вернулся к столу и поставил бутылку на ярко-синий пятиугольник, обозначающий на схеме Башню…. Две секунды было тихо, потом маленький зал взорвался хохотом. Смеялись все. Даже Зоран лег грудью на стол и хохотал.

Случайный припозднившийся прохожий, который проходил мимо кафе, услышал смех и подумал: во гуляют!.. Разве мог он подумать, что это хохочут смертники?

Иван сказал Зорану, что хочет съездить в монастырь. Зоран ответил, что это очень опасно. А зачем тебе, друже Полковник, в монастырь?

Иван объяснил, зачем, и тогда Зоран пожал ему руку. Сказал:

– Тогда – завтра же. Пойдем на «Комсомольце».

«Комсомолец» шел на север. За кормой буксира реяли чайки, в маленькой рубке были Гринев, Лиза и Иван. Гринев стоял на штурвале, Лиза и Иван – рядом. Зоран – в ватнике, в вязаной шапочке, курил сигару на корме. Юрий Павлович рассказывал:

– Я на воде уже сорок лет. Сорок навигаций – ото льда до льда. Это семейное у нас. Еще прадед мой водил баржи по каналам.

– По каким каналам? – спросила Лиза.

– По Ладожским, барышня. Ладога – она с характером. Заштормит – мало не покажется. Потому еще в восемнадцатом веке начали строить обводный канал по южному берегу. Два канала – Старо– и Новоладожский прорыли. Соединили, значит, Свирь с Невою. На озере – шторм, валы – три метра. А на канале – лепота. По каналам в те годы баржонки еще бурлацкою тягою водили. Потом бурлаков лошади сменили. И до сих пор на берегах кое-где чугунные тумбы стоят – коновязи. Так вот, прадед мой как раз на лошадках грузы возил. Такой, понимаете ли, лошадиный капитан… И дед мой всю жизнь на озере. Но уже на пароходах. А отец мой воевал на Ладоге в составе Третьей морской бригады. Ходил на буксире «Хасан». Тогда ведь как было? Поставят на буксир пару пулеметов или пушчонку – все, канонерка. И хотя великих военно-морских сражений здесь не было, значение Ладоге придавали серьезное. Здесь ведь не только наши и финские флотилии ходили, но и немцы перекинули сюда группу боевых паромов полковника Зибеля. Солидные, доложу я вам, были сооружения. Катамаран – два понтона, соединенные мощной палубой. А на палубе три орудия калибром восемьдесят семь миллиметров и две зенитные двадцатимиллиметровые установки. Два бензиновых двигателя. Скорость – десять узлов. Хорошая скорость для такой посудины. Всего на два узла меньше, чем у нас. Понтоны эти сначала предназначались для форсирования Ла-Манша, а пригодились вот где. Да здесь ведь не только финны и немцы – здесь и итальянский триколор отметился. Иван удивился:

– Как же это?

– А здесь итальянская эскадрилья торпедных катеров базировалась. Четыре катера под командованием капитана третьего ранга Биачини. Но, видно, холодно показалось итальянским морякам среди северных скал. Ничем они тут не отличились и убыли восвояси.

– Общечеловеки,– произнес за спиной голос. Все обернулись. В двери стоял Зоран. Никто не слышал, как он вошел.

Капитан Гринев спросил:

– Почему общечеловеки?

– Потому, что словом и делом пропагандируют общечеловеческие ценности.

– Разве это плохо? – спросила Лиза.

Зоран несколько секунд молчал, потом ответил:

– Я видел эти ценности… В Косово… Видел, как албанские подростки избивали в Косово сербскую женщину на глазах у общечеловеков. Я не мог вмешаться – сидел в наручниках в полицейской машине. Но европейские посматрачи[14] все это видели. И делали вид, что не видят. Потом им все-таки пришлось вмешаться. Они отняли у подростков эту женщину. И один из них сказал: «Pig! Serbian woman – pig» 2 . Он был итальянец, борец за общечеловеческие ценности.

Серб отвернулся, пошел на корму. Гринев потер щеку, посмотрел вслед ему и сказал:

– Да, видать, досталось мужику.

Лиза тоже смотрела вслед Зорану, по-детски прикусывала нижнюю губу.

Пейзаж за кормой «Комсомольца» был акварельно-прозрачным, и реяли чайки.

Уже стемнело, когда подошли к северному берегу. Встали на якорь в проливе. Вскоре опустилась ночь.

Эту ночь Иван запомнит навсегда. В эту ночь Иван спросил Лизу:

– Знаешь, зачем мы здесь?

– Нет. а зачем?

– Завтра ты стаешь моей женой. Утром поедем в обитель. Отец Михаил обвенчает нас.

Капитан уступил Ивану с Лизой свою каюту – маленькую, как купе в поезде, а сам ушел в кубрик.

Это была волшебная ночь, особенная ночь.

«Комсомолец» стоял в проливе. Среди скал. Среди абсолютной темноты и тишины. Только звезды светили с небес, да иногда плескалась рыба у борта.

И не верилось, что где-то – не так уж и далеко – есть Город. А в Городе – Башня. А в Башне – Шар. И этот Шар, это Сердце Кащеево, должен Иван поразить стрелою. Но здесь, в этой пронзительной тишине, в которой слышно даже падение листа с березы, казалось, что это неправда, что нет никакого Города. Башни нет. нет никакого Шара. Не верилось в это. не верилось, не верилось. Да и не надо об этом. Не сегодня. Не сейчас.

Это была фантастическая ночь.

Второй такой не будет.

* * *