Башня у моря

Мысль о Супружеском Действе не отпускала меня на протяжении всей церемонии венчания, и чем больше я о нем думала, тем сильнее убеждалась, что мне оно понравится, невзирая на маму, которая преподнесла все это так, что вызвала у меня отвращение. Выходя из церкви с Патриком, я пребывала в веселом настроении, решив, что Супружеское Действо не может быть таким уж мучительным испытанием, иначе ни одна супружеская пара не могла бы жить счастливо до самого конца.

Я помню, что очень разозлилась на маму: зачем она меня так напугала, и, когда пришло время покинуть свадебное пиршество, наш прощальный поцелуй был довольно холоден.

Бедный папочка, когда увидел, что я ухожу, ужасно расстроился и заплакал, что меня очень сильно огорчило. Я даже подумала, не плачет ли он потому, что мне придется подчиниться Супружескому Действу, а от этого опять разнервничалась, и у меня его слезы вызвали сильное негодование.

И к тому времени, когда мы добрались до летнего особняка папы, где должны были провести первые недели нашего медового месяца, я злилась и негодовала; у меня даже не возникло желания поцеловать Патрика, а когда оказалось, что он слишком пьян и в первую брачную ночь способен только спать, я на него разозлилась не меньше, чем на папу и маму. И когда я теперь оглядываюсь на прошлые дни, то яснее всего в моей супружеской жизни помню ту злость, которая родилась в первую брачную ночь. То тупое, кипящее негодование, что я никогда не могла ни понять, ни объяснить, чувство, которое каким-то образом, в какой-то момент я обманула, сумела провести. Я часто не ощущала своей злости, иногда взрывалась во время ссоры, но обычно моя злость дремала, малое зерно неудовлетворенности постоянно проедало стенки моего изящного позолоченного кокона.

Нет нужды говорить, что Супружеское Действо было, как и предупреждала мама, сущим адом, только еще хуже. Сначала я думала, что не выдержу его, но, к счастью, Патрик, казалось, расположен к интимным отношениям не больше, чем я, поэтому Супружеское Действо стало ежемесячной обязанностью, которую мы выносили скрепя сердце, потому что оба хотели детей.

Не знаю точно, сколько времени мне потребовалось, чтобы понять, что не все женщины относятся к этому, как я. Это случилось до того, как мы вошли в круг Мальборо-хауса, потому что я помню: к тому времени нравы англичан меня уже не удивляли. Может быть, меня осенило, когда мы обосновались в Лондоне и я познакомилась с молодыми английскими женами, которые любили посплетничать о супружеских изменах знакомых. Меня потрясла сама мысль о существовании такого порока, потому что от нью-йоркского упадничества я была надежно защищена, а когда в конце шестидесятых приехала в Англию, общество дошло до того, что на безнравственность в высших классах смотрели как на нечто само собой разумеющееся. Да, принц Уэльский уже встал на путь, который сделал его окружение самым развратным в Европе, но тем не менее образцом в национальных представлениях о морали служили умеренность королевы и ее двора, и я поначалу даже не поняла, что между словами и поступками многих людей существует пропасть.

Я, конечно, инстинктивно понимала, что ни одна порядочная женщина не может получать удовольствия от Супружеского Действа. Но я испытала большое потрясение, когда узнала, что не только некоторые внешне добропорядочные женщины ведут образ жизни куртизанок, но и по-настоящему «добропорядочные» женщины либо вовсе не возражают против Супружеского Действа, либо относятся к нему как к скучноватому, но приемлемому занятию.

Вот тогда-то я и поняла: вероятно, со мной что-то не так. Задолго до того, как Патрик сказал мне, что я бесполое, сплошное злосчастье и от меня проку как от козла молока, я уже стыдилась своей ненормальности, как калека стыдится своего уродства. Мое единственное утешение состояло в том, что никто об этом не знал, кроме Патрика и Маргарет, и я была полна решимости не расширять круг осведомленных о моей неполноценности дальше этих двоих. Это исключало возможность каких-либо любовных интрижек, и, хотя я часто встречалась с привлекательными мужчинами, одна только мысль о том, что на моих глазах их восхищение превратится в разочарованное отвращение, обескураживала меня, и я без всякого труда проявляла холодность, когда того требовали обстоятельства.

Мне не приходило в голову, что, возможно, есть и другие женщины, у которых исполнение супружеского долга вызывает такое же омерзение, как и у меня. Мне даже не приходило в голову, что и другие женщины могут с такой же фанатичностью, как и я, скрывать свои недостатки, – ведь никто не выставляет напоказ свою несостоятельность. Считая, что одна такая, я просто как могла несла свой крест, а это было нелегко, в особенности во время самых жестоких ссор с Патриком. Все, даже Маргарет, считали Патрика неизменно добрым и мягким, но в его характере была и темная сторона, особенно очевидная, когда он напивался, а в таких случаях он становился как бешеный и очень несдержанный на язык.