Башня у моря

Я, конечно, знала об этом с момента его рождения, но с удовольствием слушала, когда кто-то другой подтверждал это. И Нед и в самом деле казался умненьким. Он сидел прямо, глазки его горели на светящемся личике.

– Он просто образец здоровья, – одобрительно добавляла моя золовка Маделин.

Она каждую неделю приезжала к нам из Клонарина, где у нее была амбулатория, и для меня в моем заключении ее приезды становились отдохновением. Я боялась растить ребенка в месте, столь отдаленном от цивилизации, но после заверений Маделин в том, что никаких проблем у меня не будет, ее уверенность передалась и мне. Она убедила отставного доктора из Дублина приехать в Клонарин и помогать ей. Доктору Таунсенду давно перевалило за шестьдесят, но уговорить более молодого человека обосноваться в таком месте было невозможно, и я подозревала, что доктор Таунсенд просто не смог отказать такой сильной личности, как Маделин. Она познакомилась с ним во время визита к архиепископу, и потом пошли разговоры, что с тех пор доктора Таунсенда как подменили.

– Но Маделин никогда не выйдет замуж, – с сожалением заметила моя другая золовка Катерин. – Она слишком не от мира сего.

Мне нравилась Катерин. Нравился ее вкус в одежде, а прически она всегда носила самые модные, и я завидовала ей черной завистью.

– Весь секрет в том, моя дорогая, – объяснила Катерин, – что нужно иметь горничную-француженку. А дальше все получается само собой.

Я подумала, сколько стоит иметь горничную-француженку, но спросить не отважилась. Моя горничная была лондонской девушкой, очень рукастой, добросовестной, но без всякого воображения. Мне часто не хватало Люси – горничной, которую я привезла с собой из Америки, но, когда мы поселились в Лондоне, она тут же вышла замуж, и, как следствие, пострадал мой гардероб.

– Не могу понять, что ты находишь в Катерин, – удивлялся Патрик. – Но в любом случае мне это не нравится. Ты после общения с нею сама не своя.

– Ничуть, – возразила я, хотя он и был прав. Катерин, такая красивая, такая изящная, жила той жизнью, которой хотела бы жить я, – она, будучи хозяйкой дома, женой английского пэра, принимала политиков, организовывала благотворительные вечера. – Думаю, Катерин не удовлетворена жизнью, – с вызовом сказала я Патрику. – У нее нет ребенка.

И все время я думала: ты не должна жаловаться, не должна ныть, не должна хотеть, чтобы жизнь была чуточку веселее и мы могли бы жить где угодно, только не в Кашельмаре.

Братьям Патрика нравилось в Кашельмаре. Мальчикам она, вероятно, должна была казаться чарующим местом с бескрайней неизведанной территорией и возможностями новых впечатлений каждый день. Маргарет предоставляла им чрезвычайно много свободы, и все говорили, что это совершенно не английский метод. Полагаю, результаты показали ее правоту, потому что мальчики были хорошо, но не до занудства воспитаны и при этом умели резвиться, не доставляя никому неудобств. Мне не очень нравился Том – остроносый рыжеволосый мальчик, слишком высокого мнения о себе, а Дэвид был хорош – сильное воображение и не поддающееся определению старомодное обаяние. Он только что преодолел возрастной кризис, перестав быть ребенком в семье, и даже предлагал покатать Неда в коляске.

– Глупо! – бросил Томас, который всех младенцев считал недостойными его внимания.

– Вовсе нет, – возразил Дэвид, которому исполнилось двенадцать, но говорил он иногда как шестидесятилетний. – Чтобы катать коляску в саду Патрика, требуется немалая смелость и значительная сила.

К сожалению, так оно и было. Патрик перепахал газон, а теперь работал над тем, что называл аллеей азалий, которая должна была связать газон с часовней. Грязь, беспорядок и разрушения были настолько ужасающими, что, выходя на прогулку, я могла катать коляску лишь между домом и воротами.

Я столько времени проводила с Недом! Его нянька, вероятно, думала, что слишком много. Я всегда помогала купать его, одевать, причесывать маленьким серебряным гребешком. Мы с Патриком не вылезали из детской, и я никогда не чувствовала себя счастливее, чем в те времена, когда мы оба сидели там на полу, а рядом ползал Нед со своими игрушками.

Я писала восторженные письма семье.

«Дорогие мама и папа, все здесь прекрасно, и мы все очень счастливы…», и «Дорогие мама и папа, когда вы приедете к нам в гости? Я знаю, вы не хотели приезжать, пока мы переживали бурные времена, но те дни давно остались в прошлом…», и «Дорогие мама и папа, мы с Патриком очень хотим, чтобы вы приехали к нам в Кашельмару…».

В июле из Америки пришло письмо с черной рамкой. Оно было адресовано Патрику. Чарльз просил его как можно мягче сообщить мне: папа умер в конце мая после непродолжительной болезни и вероятность приезда мамы в Кашельмару в ближайшие месяцы крайне невелика.

4

Смерть папы так ошеломила меня, что я тут же хотела мчаться в Нью-Йорк, но Патрик и Маделин сказали, что на похороны я все равно не успею: папу, наверное, похоронили еще до прибытия письма в Кашельмару.