Башня у моря

– Дорогой, я знаю, ты не хотел. Ты попросишь прощения у мистера Драммонда?

Я пообещал, и когда она улыбнулась мне, то увидел, как необыкновенно она красива. Ребенком я принимал красоту матери как нечто само собой разумеющееся, но теперь, на пороге юношества, смотрел на ее красоту другими глазами. Ей уже было около сорока, но тот, кто видел ее, о возрасте не думал. Ее волосы, темно-каштановые с великолепным отливом, казалось, никогда не тускнели, а сияли, едва на них падал свет. Кожа у нее была не бледная, как у многих леди, а нежно-кремовая с тончайшим намеком на оливковый оттенок. И все видели ее фигуру – даже я, совсем мальчишка, инстинктивно понимал, что она идеальна, пусть и не так стройна, как в моем младенчестве. Когда она пришла ко мне, на ней было вечернее платье и тончайшая шаль, и я видел вытянутую линию ее шеи, темную складку между грудей.

– Спокойной ночи, дорогой. Дай я тебя поцелую на прощанье.

Я покорно подставил ей щеку.

– Мама, – поинтересовался я немного спустя, – если бы мистер Драммонд захотел меня поколотить, ты бы позволила?

– Ну, я… это бы, конечно, зависело от того, что ты сделал, но если бы ты заслужил… я уверена, Максвелл никогда бы не сделал этого, если бы ты не заслужил…

– Понимаю.

– Нед, у него перед тобой отцовские обязанности. И вполне естественно, он должен обладать и отцовскими правами.

– Да.

Она ушла. Я задул свечу и лег в кровать. Наконец рассвело. Уснул я чуть позже половины шестого.

В девять мистер Уотсон снова спрашивал меня про Войну роз, а с безутешных небес на отцовский дом падал нескончаемый дождь.

3

Но, несмотря на ужасную Пасху, летом было веселее, чем я надеялся.

Приехал и остался Денис Драммонд.

Он появился в конце апреля, когда я должен был находиться в Англии, и, хотя Денис остановился в доме старого Макгоуана вместе с отцом, Драммонд каждый день приводил его в Кашельмару после завтрака. То был мой однолетка, светловолосый, веснушчатый и какой-то безответный. Я ему сочувствовал.

– Ты ездишь верхом? – с надеждой спросил я.

Возможность подружиться с ровесником была слишком большим искушением, чтобы ее упустить, и я решил быть гостеприимным.

Он отрицательно покачал головой.

– Рыбачишь? Плаваешь? Катаешься на лодке?

Он только качал головой.

– А чего бы ты хотел делать?

– Вернуться в Дублин.

Драммонд, слышавший наш разговор, пришел в ярость. Он прочел Денису длинную лекцию. Говорил, что Денис должен быть благодарен за возможность провести время за городом в имении джентльмена, а не торчать в грязном, вонючем городе.

– Нед к тебе по-дружески! – сердито воскликнул Драммонд. – Немедленно возьмись за ум и будь с ним вежлив! – (Уголки рта Дениса опустились.) – Будь поразговорчивее и перестань дуться!

Больше всего меня удивило в этой сцене то, что Драммонд стал не похож на себя. Когда он устраивал выволочку мне, то делал это наедине. В редких же случаях, когда я чувствовал себя несчастным, как Денис, Драммонд был по отношению ко мне сама доброта.

– Мы с ним никогда не ладили, – объяснил мне Денис позднее, когда мы сидели на моей кровати и пили портер из кружек для полоскания рта. – Он всегда был мною недоволен, а если я пытался ему угодить, это ничего не меняло.

– Ему очень хотелось, чтобы ты приехал сюда. – Я надеялся поднять ему настроение. – Твой отец с таким нетерпением ждал этого. Видел бы ты, как он расстроился, когда твой брат не приехал.

– Макс не приедет. Ему теперь двадцать, и думаю, когда тебе двадцать, противиться воле отца легко. Мои сестры – те, которые не замужем, – они бы приехали, но мать запретила, сказала, это безнравственно. – Он покраснел. – А еще что и мне нельзя ехать, но я решил, что должен. Хотел ему угодить, но теперь вижу, что можно было не беспокоиться.

– Рад, что ты приехал, – сообщил я ему и предложил сигарету из пачки, которую Драммонд забыл несколько дней назад.

После этого мы стали друзьями, и я вскоре уже учил его ездить верхом, и Денис признал, что с лошадьми интереснее, чем с ослами. Мы поехали в Клонарин, и он представил меня своей родне О’Мэлли. Я радовался, знакомясь с ровесниками, и у нас быстро организовалось то, что американцы называют гэнг – группа близких по духу людей, у которых общие интересы. Не все они были О’Мэлли, в гэнге оказался один О’Коннор, один О’Флаерти, один Костелло, и спустя приблизительно неделю ко мне пришли и несколько Джойсов с предложением дружбы и даров – шкатулки и маленькой лопатки – и попросились в наш гэнг. О’Мэлли тут же сказали «нет», но мое мнение пересилило их неприязнь. О’Мэлли и Джойсы всегда цеплялись за свою нелепую вражду, а я не видел в ней никакого смысла.

Поэтому я позволил Джойсам присоединиться к нам, но потребовал принести самые страшные клятвы. То же я заставил сделать и всех О’Мэлли. Я спрашивал себя, долго ли они будут держать свое слово, но никаких столкновений между ними не возникало. В присутствии родителей им приходилось делать вид, что они ненавидят друг друга, но, когда поблизости не было никого старше восемнадцати, все становились лучшими друзьями.