Башня Зеленого Ангела. Том 1

— А теперь, пожалуйста, иди. Как ты теперь знаешь, Свидетель и Дорога Снов утратили прежнюю надежность — и стали опасными. Кроме того, я сомневаюсь, что произнесенные здесь слова были недоступны чужим ушам. То, что Дома собираются, не является тайной, но планы зида’я — секрет. Избегай этих мест, Сеоман.

— Но мне нужно отыскать Мириамель, — упрямо сказал Саймон.

— Боюсь, ты отыщешь только неприятности. Оставь свои попытки. Кроме того, нельзя исключать, что она прячется, а ты приведешь к ней врагов.

Саймон с чувством вины подумал об Амерасу, но сообразил, что Джирики не собирался напоминать ему об этом, а хотел лишь предостеречь.

— Ну, как скажешь, — не стал спорить он.

Получается, все было напрасно.

— Хорошо. —

Ситхи прищурился, и Саймон почувствовал, что он сейчас уйдет.

Тут ему в голову пришла новая мысль.

— Но я не знаю, как вернуться назад!

— Я тебе помогу. А теперь прощай, мой Хикка стайа.

Черты лица Джирики потускнели и исчезли, и вокруг Саймона остался лишь мерцавший серый туман. По мере того как он начал рассеиваться, Саймон вновь ощутил слабое прикосновение, женское присутствие, к которому потянулся в момент страха. Оставалась ли она с ними во время их разговора? Шпионила ли, как опасался Джирики? Или это Мириамель, которая каким-то образом отделена от него, но чувствует, что он где-то рядом? Кто же это?

Когда Саймон вернулся в свое тело, дрожа от холода под разбитым куполом Обсерватории, он уже сомневался, что когда-нибудь получит ответ на свой вопрос.

6. Морская могила

Мириамель долго расхаживала взад и вперед по маленькой каюте, и ей стало казаться, что доски пола постепенно истончаются у нее под ногами.

Она пребывала в жутком нервном возбуждении и была готова перерезать горло графу, пока он спит. Но теперь, под руководством Ган Итаи, она спрятала украденный кинжал и ждала — вот только сама не знала, чего именно. Мириамель дрожала, но не от гнева и разочарования: ее мучил страх, который ей удалось преодолеть благодаря мысли, что все закончится быстро, но теперь он вернулся. Как скоро Аспитис заметит пропажу кинжала? Несомненно, он решит, что его украла Мириамель. И тогда он придет к ней, готовый ко всему, а она отправится на свадьбу в настоящих цепях, как Кадрах.

Расхаживая по каюте, она обращалась к благословенной Элизии и Усирису с просьбой о помощи, но как-то равнодушно, словно они были ее старыми родственниками, глухими и утратившими разум. У нее больше не осталось сомнений, что все случившееся с нею на этом корабле совершенно не интересовало богов, позволивших ей оказаться в таком ужасном положении.

Мириамель говорила себе, что совершила две ошибки. После детства, проведенного в окружении льстецов и слуг, она твердо верила, что есть только один способ добиться достойной жизни: слушать себя и решительно идти вперед, не обращая внимания на слова и действия других людей, — но именно такое поведение привело ее в столь ужасающее положение. Она сбежала из замка дяди, не сомневаясь, что только она одна способна изменить ход событий, но жестокое течение времени и истории не стали ее дожидаться, и то, что она рассчитывала предотвратить, случилось — Наглимунд пал, армия Джошуа разбита, — и она лишилась цели.

И теперь ей казалось, что самое разумное — прекратить сопротивление, положить конец бесконечным попыткам плыть против течения и начать дрейфовать по жизни, ни о чем не думая. Однако и этот план оказался таким же глупым, как и предыдущий, апатия привела ее в постель Аспитиса, а скоро она станет его королевой. Мириамель на некоторое время позволила безысходности взять над собой верх — она убьет Аспитиса, а потом с ней разберутся его люди, все быстро закончится, и у нее не останется сложных обязательств. Но Ган Итаи ее остановила, и теперь она бездействовала вместе с кораблем, попавшим в штиль.

Наступил час выбора, так говорили Мириамель ее учителя — как в случае с Пелиппой, изнеженной женой аристократа, которой пришлось решать, следует ли ей объявить о своей вере в осужденного Усириса. Картины из детского молитвенника были все еще свежи в памяти Мириамель. Юную принцессу больше всего завораживала серебряная краска на платье Пелиппы. О самой Пелиппе Мириамель особенно не думала, как и о попавших в легенды и истории обычных людях, изображения которых украшали стены.