Башня Зеленого Ангела. Том 2

Один из дварров, находившийся в задней части туннеля, с тревогой заговорил.

– Имаи-ан чувствует их приближение, – воскликнула Йис-хадра. – Мы должны бежать.

Йис-фидри оттолкнулся от стены туннеля, и все снова побежали. Уставшее сердце Мириамель билось очень быстро. Неужели этому не будет конца?

– Помоги нам выбраться на поверхность, Йис-фидри, – взмолилась она. – Пожалуйста.

– Да! Сейчас это особенно важно! – добавил Бинабик.

Мириамель обернулась, услышав смятение в голосе тролля. Бинабик выглядел невероятно испуганным.

– В чем дело? – спросила она.

По темному лбу тролля стекал пот.

– Я должен подумать, Мириамель, но я никогда еще не испытывал такого страха. Мне кажется, я впервые заглянул за тень наших рассуждений и разговоров и полагаю… Киккасут! Произнести такие слова! – возможно, монах прав. Не исключено, что мы ничего не можем сделать.

С этими словами он отвернулся от Мириамель и поспешил за дваррами. Казалось, его внезапное отчаяние передалось ей, точно лихорадка, и она почувствовала, как ее охватывает ужас.

55. Рука Севера

Вокруг вершины Стормспайка ревели ветры, но у подножия царило спокойствие. Лишенные света погрузились в глубокий сон, и коридоры под Наккигой практически опустели.

Затянутые в перчатки пальцы Утук’ку, тонкие и хрупкие, точно ноги сверчка, сжали подлокотник трона. Она прислонила свое древнее тело к скале и позволила мыслям устремиться к Дышащей арфе, следуя ее изгибам и поворотам, и вскоре Стормспайк остался далеко позади, а она сама превратилась в чистый разум, двигавшийся меж черными провалами пространства.

Разгневанный Темный ушел из Арфы. Или переместился в такое место – если это слово подходит, – где мог действовать совместно с ней, чтобы реализовать последний шаг их основного плана, но она все еще ощущала тяжесть его ненависти и зависти, вылившейся в серию штормов, что атаковали землю наверху.

В Наббане, где когда-то правили выскочки-императоры, на улицах лежал глубокий снег, в огромной гавани высокие волны швыряли стоявшие на якорях корабли друг на друга или выбрасывали их на берег, и дерево корпусов трещало, точно кости гигантов. Озверевшие килпа атаковали все, что двигалось по воде, и даже совершали вялые набеги на прибрежные города. А в самом сердце Санцеллана Эйдонитиса смолк колокол Клавин, его сковал лед – в точности как замерла от страха Мать Церковь.

Во Вранне, хотя его внутренняя часть была хорошо защищена от бурь, стало очень холодно. Ганты, неудержимые, если они атаковали огромной толпой, хотя многие из них погибли из-за ужасной погоды, продолжали выходить из болот и разорять прибрежные деревни. Те немногие смертные из Кванитупула, что не боялись ледяных ветров, покидали дома только группами, с зажженными факелами для борьбы с гантами, которые теперь обитали всюду, где имелась тень. Детей не выпускали из домов, двери и окна были заперты даже в те редкие часы, когда буря брала передышку.

Лес Альдхорт спал под белым покрывалом, словно лишенные возраста деревья страдали под ледяной рукой Севера, но делали это беззвучно. В сердце леса опустел Джао э-Тинукай’и, затянутый холодным туманом. Все земли смертных дрожали под рукой Стормспайка. Суровая погода превратила Риммерсгард и Фростмарш в ледяные пустоши, Эрнистир бедствовал лишь немногим меньше. До того как его жители смогли окончательно вернуть себе дома, из которых их выгнал Скали из Кальдскрика, им пришлось вернуться в пещеры Грианспога. Дух народа, который так любили ситхи, дух, что на короткое время ярко запылал, вновь превратился в тлеющий огонек.

Над Эркинландом бушевали ураганы, черные ветра сгибали и ломали деревья, заносили снегом дома, всюду, точно разозленный зверь, ревел гром. Злобное сердце бури, казалось, наполненное дождем со снегом и зазубренными молниями, пульсировало над Эрчестером и Хейхолтом.

Утук’ку отметила все это со спокойным удовлетворением, но не сочла нужным тратить время на то, чтобы насладиться ужасом и беспомощностью ненавистных смертных. Ей предстояло кое-что совершить, она ждала подходящего момента с тех самых пор, как перед ней положили белое, холодное тело ее сына Друкхи. Утук’ку была старой и коварной. Ирония состояла в том, что именно прапраправнук привел ее к мести, и он являлся отпрыском той самой семьи, которая уничтожила ее счастье, что не укрылось от ее внимания. Она почти улыбнулась.

Ее мысли мчались дальше по шепчущим нитям бытия, пока не оказались в дальних краях, местах, куда из всех ныне живущих могла попасть только она. Когда Утук’ку почувствовала присутствие существа, которое искала, она потянулась к нему и вознесла молитву, обращаясь к силам, что были старыми даже в Вениха До’сэ, чтобы они дали ей то, в чем она нуждалась для осуществления главной, такой долгожданной цели.

Пламя радости наполнило ее тело. Она нашла могущество, его было даже больше, чем требовалось, и теперь оставалось лишь им овладеть, чтобы оно стало ей принадлежать. Час приближался, и Утук’ку наконец могла забыть о терпении.

* * *