Басилевс

И тут же, узнав будущего повелителя Понта, мгновенно протрезвели и в страхе переглянулись: несомненно, царь Перисад знал, кто скрывается под именем Диониса, мало того, способствовал воцарению Митридата, тем самым значительно упрочив свои позиции и пошатнувшуюся за последние годы власть.

А все это могло означать то, что правитель Боспора не такой уж глупый и недалекий человек, каким представлялся заговорщикам, и что их козни, возможно, ему уже давно известны…

Бледные и встревоженные заговорщики не стали дожидаться конца пиршества, а потихоньку, стараясь не обращать на себя внимания, разошлись по домам.

На следующий день Хрисалиск поспешно выехал в свои владения, к меотам, спирарх Гаттион с не меньшей прытью, нежели наместник, отправился в пограничные районы Боспора, так как его назначение пока никто не отменял, а главный жрец Стратий вспомнил о неотложных делах, ожидавших его в Херсонесе, и отбыл без всякой помпы, буднично, скромно и незаметно.

Только евнух и агораном Исиад, которым придумать причину для выезда из Пантикапея было весьма затруднительно, остались в столице Боспора, каждый забившись в свою нору. Но если Амфитион под крылом у вдовствующей царицы чувствовал себя пусть и не в полной безопасности, но, по крайней мере, мог рассчитывать на известное снисхождение к своей персоне хотя бы из-за упрямства старухи, недолюбливающей царственного сына, то Исиад, потерявший аппетит, покой и сон, в конце концов слег, а затем вскорости отправился к праотцам, что ни у кого не вызывало удивления из-за его преклонного возраста. Впрочем, среди придворных ходили неясные слухи о желании агоранома покаяться перед царем Перисадом в каких-то грехах, но тому сначала было недосуг, а потом, когда Исиада разбил паралич, стало поздно – старик только беззвучно зевал, как выброшенная на берег рыба, и плевался густой пеной.

Услышав о кончине приятеля, евнух с облегчением вздохнул и, закрывшись в своей опочивальне, напился допьяна. А протрезвившись, не замедлил передать придворному лекарю, своему наперснику, увесистый кошель с золотыми статерами, вторую половину обещанного вознаграждения за его великие познания в средствах, облегчающих страждущим дорогу в Эреб…

ГЛАВА 8

Однако, уважаемый читатель, мы оставили пиршество в самом разгаре, что, несомненно, может обеднить наше повествование, ибо дальнейшие события, начало которых случилось именно здесь, в великолепном дворцовом андроне, украшенном искусной мозаикой, настенной росписью и золотыми безделушками, будут иметь далеко идущие последствия и окажут немалое влияние на судьбы наших героев. Так крохотный, почти невесомый камешек, случайно задетый ногой неосторожного охотника, начинает катиться с крутого горного склона и в конце концов, став лавиной, превращает цветущую, благоухающую долину в хаотическое нагромождение булыжников, валунов и истерзанных каменными зубами древесных стволов, вывороченных с корнями.

Савмак невнимательно прислушивался к словам Диониса. С ним у него завязались теплые, дружеские отношения, правда, не настолько тесные, чтобы они могли по-свойски похлопать друг друга по плечу – сказывалась разница в воспитании и происхождении. Несмотря на скитания, Митридат так до конца и не смог вытравить из сознания впитанное с молоком матери чувство превосходства над варваром, пусть даже царских кровей, а Савмак держался с Дионисом несколько скованно по причине прямо противоположного свойства – как истинный сын свободолюбивого народа, степных воителей, властелинов бескрайних просторов, некогда победивших самого царя Дария Гистаспа, надменного повелителя персов. Скифский царевич, разогретый густым и терпким хиосским вином, с вожделением, не смея признаться даже себе в своих сокровенных помыслах, наблюдал за красавицей Ксено, развлекающей сарматских послов.

Царь Перисад, как того требовали правила приема таких высоких гостей, выслушав с десяток велеречивых тостов, не без сожаления удалился, уступив место хозяина застолья стратегу аспургиан – тот достаточно хорошо знал обычаи и нравы сарматов и понимал их язык. Вместе с царем ушли и старейшины. После их ухода воцарилось безудержное веселье, грозящее превратиться в настоящую вакханалию – оставшиеся были молоды и самоуверенны, а потому им казалось, что они смогут опустошить все винные запасы дворцового ойконома. Однако царские погреба на поверку оказались воистину бездонны…

Сарматы пили наравне со всеми, но, в отличие от боспорцев, которым хмель веселил сердца и развязывал языки, все больше и больше мрачнели, замыкаясь в себе. И только когда на глаза им попадались драгоценные безделушки и дорогое оружие, развешанное по стенам андрона, или какая-нибудь из пантикапейских красавиц, их взгляды начинали исторгать молнии необузданной звериной похоти и с трудом сдерживаемых жадности и злобы.