Бастард де Молеон

— О нет, — сказал он. — Перед дочерью не встают на колени, сир, перед купленной за золото рабыней мудрый, старый человек не станет в мольбе заламывать руки.

— Кто же она такая? — вскричал дон Педро, чьи мысли, мгновенно устремившись к загадочной девушке, словно прорвали сдерживающие их плотины. — Ты что, смеешься надо мной, проклятый мавр, или просто прижигаешь меня каленым железом ради удовольствия видеть, как я корчусь, словно бык?

Мотриль отпрянул почти в испуге, таким грубым и резким был выкрик короля.

— Отвечай же! — вскричал дон Педро, охваченный одним из тех приступов ярости, что превращали человека в дикого зверя, а короля — в безумца.

— Сир, я не смею вам этого сказать.

— Тогда приведи ко мне эту женщину, — воскликнул дон Педро, — чтобы я сам ее спросил.

— Помилуйте, сеньор! — взмолился Мотриль, словно испугавшись подобного повеления.

— Здесь повелеваю я, и такова моя воля!

— Сеньор, будьте милосердны!

— Пусть она немедленно явится сюда, или я сам выволоку девушку из ее покоев.

— Сеньор, — обратился к королю Мотриль; он выпрямился, спокойный и торжественно-серьезный, — Аисса слишком благородной крови, чтобы люди смели прикасаться к ней грешными руками. Не оскорбляйте Аиссу, король дон Педро!

— Но чем же может оскорбить мавританку моя любовь? — спросил король дон Педро. — Мои жены были королевскими дочерьми, но мои любовницы часто были не ниже моих жен.

— Сеньор, — объяснил Мотриль, — будь Аисса моей дочерью, как считаешь ты, я сказал бы: «Король дон Педро, пощади мое дитя, не позорь своего слугу». И, наверное, вняв голосу столь многих и настойчивых просьб, ты пощадил бы мое дитя. Но в жилах Аиссы течет кровь более благородная, нежели кровь твоих жен и любовниц; Аисса знатнее любой принцессы, она дочь султана Мухаммеда, потомка великого пророка Магомета.[147] Как видишь, Аисса больше чем принцесса, больше чем королева, и я велю тебе, король дон Педро, чтить Аиссу».

Дон Педро замолчал, подавленный гордой властностью мавра.

— Дочь Мухаммеда, султана Гранады! — прошептал он.

— Да, дочь Мухаммеда, султана Гранады, убитого тобой. Я служил этому великому государю, как тебе известно, девять лет назад; когда твои солдаты грабили его дворец, какой-то раб тащил ее, завернув в плащ, чтобы продать, я спас Аиссу. Тогда ей не было и семи лет; ты прослышал, что я был преданным советником, и призвал меня ко двору. Ты мой повелитель, величайший из великих, и я повиновался. Но ко двору нового повелителя вместе со мной последовала и дочь моего прежнего господина; она считает меня отцом; несчастное, воспитанное в гареме дитя так никогда и не видела величественный лик султана, которого больше нет на свете! Теперь ты знаешь мою тайну, ее вырвала у меня твоя грубость. Но помни, король дон Педро, что я, раб, исполняющий твои малейшие прихоти, все вижу и брошусь на тебя, как змея, защищая единственное, что мне дороже всего на свете.

— Но я люблю Аиссу! — в бешенстве воскликнул дон Педро.

— Ты можешь ее любить, король дон Педро, у тебя есть на это право, потому что Аисса тоже королевской крови; ты можешь ее любить, но сам добейся любви Аиссы, — продолжал мавр, — я мешать тебе не буду. Ты молод, красив, могуществен. Почему бы этой юной девственнице не полюбить тебя и по любви не отдать тебе то, чего ты хочешь добиться силой?

Выпустив, словно парфянскую стрелу,[148] эти слова, которые пронзили сердце дона Педро, Мотриль попятился к двери и приподнял служивший портьерой гобелен.

— Но она будет меня ненавидеть, она должна меня возненавидеть, если узнает, что я убил ее отца.

— Я никогда не говорю дурного о господине, которому служу, — сказал Мотриль, придерживая поднятый гобелен. — Аиссе известно только, что ты добрый король и великий султан.

Мотриль опустил гобелен, а дон Педро несколько минут прислушивался, как гулко стучат по плитам пола размеренные и степенные шаги Мотриля, который шел к Аиссе.

XII

Как Мотриль был назначен вождем маврских племен и министром короля дона Педро

Мы уже сказали, что, выйдя от короля, Мотриль направился в комнату Аиссы. Запертая в своих покоях, лишенная свободы, девушка — она находилась под охраной решеток, за ней следил отец — очень хотела вырваться на волю.

В отличие от женщин нашей эпохи, Аисса была лишена возможности узнавать новости, которые заменяли бы переписку; не видеть больше Аженора для нее означало просто не жить; не разговаривать больше с ним для нее означало не слышать звуков этого мира.

Но она была глубоко уверена, что внушила любовь, равную ее любви; она знала, что если Аженор жив, то он, трижды находивший способ пробраться к ней, отыщет возможность встретиться с ней в четвертый раз, и, по молодости доверяясь будущему, считала немыслимым, что Аженор может погибнуть.

Поэтому Аиссе оставалось лишь ждать и надеяться.