Бастард де Молеон

Палатка дона Мотриля стояла на отшибе. Чтобы еще больше удалить ее от людей или в надежде найти чуть прохлады, Мотриль поставил ее в небольшой рощице. Он велел внести носилки в палатку, а вход завесить пологом из турецкой парчи, чтобы чужие взгляды не проникали внутрь. Именно эту палатку, где хранилось сокровище, Мюзарон и показал пажу и Аженору. Оставив Мюзарона на том месте, где он находился и откуда мог видеть, что происходит у той стенки палатки, которая была обращена к лагерю, молодые люди сделали круг и вышли на опушку рощи; потом, затаив дыхание и бесшумно ступая, прошли вперед, осторожно раздвигая ветви, шелест которых мог бы их выдать, и добрались, не услышанные доном Мотрилем, до круглого полотняного шатра, где тот находился вместе со своими носилками. Увидеть они ничего не могли, но зато все слышали.

— Жаль, что из их разговора мы ничего не узнаем, — вздохнул Аженор, — ведь они говорят по-арабски.

Фернан приложил к губам палец.

— Я понимаю по-арабски, — шепнул он, — дайте мне послушать.

Паж прислушался, а рыцарь погрузился в молчание.

— Странно, они говорят о вас, — сказал Фернан, который на минуту весь обратился в слух.

— Обо мне? Невероятно! — прошептал Аженор.

— Ну да, я не мог ошибиться.

— И что они говорят?

— Пока говорил только дон Мотриль. Он спросил: «Это рыцарь с красным султаном на шлеме?»

И в этот миг певучий, слабый голос — казалось, что он рассыпает янтарь и нежным эхом отзывается в сердце, — ответил:

— Да, молодой и красивый рыцарь с красным султаном.

— Конечно, молодой, ему ведь едва исполнилось двадцать, но красивым я его не назову.

— Он умело носит оружие и, кажется, храбрый.

— Храбрый? Разбойник он! Пиренейский стервятник, который приехал терзать труп нашей Испании!

«Что он сказал?» — спросил Аженор.

Паж, смеясь, повторил ему слова Мотриля.

Рыцарь покраснел, схватился за рукоять меча и даже наполовину вытащил его из ножен. Фернан придержал его руку.

— Сеньор, это же плата за любопытство. Не сомневаюсь, сейчас и мне достанется, давайте послушаем, — предложил он.

Нежный голос продолжал говорить по-арабски:

— Это первый рыцарь из Франции, которого я вижу, так простите же мое любопытство. Французские рыцари славятся своей учтивостью, так все говорят. Он на службе у короля дона Педро?

— Аисса! Не говорите мне больше об этом молодом человеке, — со сдержанной яростью сказал Мотриль.

— Вы сами рассказали мне о нем, — возразил мелодичный голос, — когда мы повстречали его в горах, и, сперва пообещав мне сделать привал в рощице, где рыцарь оказался раньше нас, стали, несмотря на мою усталость, убеждать, что нужно потерпеть, чтобы приехать в Коимбру раньше французского сеньора и не дать ему раньше нас встретиться с доном Фадрике.

Фернан удерживал рукой рыцаря; ему показалось, что завеса разорвалась и обнажила тайну мавра. «О чем он говорит?» — спросил рыцарь.

Фернан повторил слова Мотриля.

А тем временем мелодичный голос, чьи звуки проникали в самое сердце рыцаря, что-то говорил, хотя Аженор и не понимал слов.

— Если он трус, почему же вы его боитесь?

— Я никому не доверяю, но никого не боюсь, — ответил Мотриль. — К тому же считаю, что вы напрасно интересуетесь человеком, которого больше никогда не увидите.

Последние слова Мотриль произнес так выразительно, что не оставалось сомнений в их смысле; поэтому Аженор по знаку, который ему сделал паж, понял, что тот услышал нечто очень важное.

— Будьте крайне осторожны, господин де Молеон, — сказал он. — То ли по соображениям политическим, то ли по причине ревнивой ненависти, вы имеете в лице дона Мотриля врага.

Аженор презрительно усмехнулся.

Оба вновь прислушались, но больше ничего не услышали. Через несколько секунд они увидели из-за деревьев Мотриля, который вышел от Аиссы и пошел в сторону палатки дона Фадрике.

— Мне кажется, пора взглянуть на эту прекрасную Аиссу, которая с такой симпатией относится к французским рыцарям, и поговорить с ней, — сказал Аженор.

— Взглянуть можно, — согласился Фернан. — Поговорить нельзя. Неужели вы думаете, что Мотриль мог уйти, не поставив часовых у входа?

И острием кинжала Фернан разрезал шов палатки; сквозь образовавшуюся узкую щель можно было заглянуть внутрь.

Аисса полулежала на ложе, устланном расшитой золотыми узорами красной тканью; она загадочно улыбалась каким-то своим грезам, что свойственно женщинам Востока, вся жизнь которых отдана пылкой чувственности. Одной рукой она держала музыкальный инструмент, который называется гузла.[61] Другую она погрузила в убранные нитями жемчуга черные волосы, оттенявшие ее нежные, тонкие пальцы с алыми ногтями. Ее темные с поволокой глаза, опушенные мягкими длинными ресницами, казалось, хотели получше рассмотреть того, кого она видела в своих мечтаниях.

— Как она прекрасна! — прошептал Аженор.

— Не забывайте, сеньор, что она мавританка, а значит, врагиня нашей святой веры, — заметил Фернан.

— Пустяки! — воскликнул Аженор. — Я обращу ее в христианство.