Батарея держит редут

Все перешли в игорную залу. Составились пары: оба англичанина и Пущин с Грибоедовым. Сначала нашей паре не везло, шла мелкая разномасть. Пущин, однако, не думал досадовать. Как опытный игрок, он знал, что нужно стойко выдержать временные неудачи, и тогда терпение будет вознаграждено. Действительно, карты словно устыдились и взамен надоевших двоек вдруг пошли одни картинки. Пущин понял, что настала пора поймать игру. После очередной сдачи карт англичанином он долго не раскрывал карты, прося мысленно лишь одно: «Господи, не ради своего обогащения, но для поддержания российской чести, пошли мне карту, чтобы побить супостата». Партне-ры уже стали проявлять нетерпение и собирались укорить его за затяжку игры, когда Пущин раскрыл свои карты и едва удержал дыхание – на руках было двенадцать взяток: червы и трефы от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если теперь он купит пикового туза, выйдет большой бескозырный шлем.

– Два без козыря, – как можно спокойнее произнес он.

– Три пики, – бесстрастно откликнулся Кембель.

– Четыре червы, – отозвался Пущин. Немного помедлил и повысил игру на малый шлем, то есть на двенадцать взяток.

Кембель, у которого на руках находились почти все пики, начиная с короля, не хотел уступать игру. Он сделал небольшую паузу и вдруг совершенно бесстрастным голосом объявил большой шлем в пиках. Пущин тоже раздумывал, внутренний голос подсказывал, что нужно рисковать – сейчас или никогда, тогда он торжественно и весомо произнес:

– Большой шлем в бескозырях!

Кембель покраснел, на лбу высыпала испарина. Он явно рисковал, назначая ставку, и не знал, радоваться или нет такому обороту дела. Теперь одна надежда на прикуп, все взгляды устремились на банкомета. Тот торжественно открыл карту – это был туз пик!

Все бросились к Пущину с поздравлениями.

– Как не в войне, а в мире брали лбом... – произнес кто-то фразу Чацкого из грибоедовской комедии, и все вокруг радостно рассмеялись. Кроме, конечно, англичан.

Проигрыш Кембеля оказался довольно значительным, и он попросил небольшой отсрочки. Пущин поморщился и буркнул:

– Когда идет война, играют на чистые, а не на мелок...

Грибоедов дернул его за мундир – пощади, дескать, британца. У него были какие-то свои соображения, и Пущин нехотя отступился, дал должнику две недели. Правда, на слово не поверил и потребовал расписку.

Как раз в это время пришлось возобновить мирные переговоры, и Грибоедов поспешил в Дейкарган. Наш представитель Вальховский сообщал из Тегерана, что наконец-то был принят шахом. Тот вел себя любезно, говорил, что война начата против его воли пограничными начальниками, но сам он желает дружить с русским императором. Обещал не затягивать с подписанием мира и высылку денег ускорить, нужно только подождать несколько дней. Сам Вальховский в кратковременную отсрочку не верил и высказывал предположение, что шах, медля с высылкою денег, рассчитывает на какие-то новые обстоятельства и что хорошо было бы предупредить его решительным ультиматумом.

Опытный дипломат, он нутром чувствовал обострение обстановки вокруг шахского престола. Аббас-Мирза по-прежнему придерживался неуступчивой позиции, на сцене появился и другой сын шаха – Хасан-Али-Мирза. Вступив в Тегеран с 8-тысячным войском, он начал призывать к продолжению войны и выступать против разбазаривания казны: «Я скорее умру, чем позволю неверным вывезти хотя бы червонец». Однако главная и самая весомая опасность пришла из Турции.

Незадолго до этого, 20 октября 1827 года, турецкий султан отказался от условий прошлогодней Аккерманской конференции. Тогда России отошел ряд черноморских городов, в частности Сухум, определилась разграничительная линия по Дунаю, а русским торговым судам предоставлялось право свободного плавания в турецких водах. Теперь же, рассчитывая на поддержку Великобритании и Франции, султан призвал к «священной войне» против России. И хотя между Турцией и Персией сложились далеко не дружественные отношения, турецкий правитель рассчитывал, что шах тоже откликнется на этот призыв. Английская миссия в Персии всячески содействовала такому намерению и, создавая видимость прекрасных отношений с русскими, убеждала шаха и его окружение в необходимости продолжения войны. Вот уж действительно – делала хорошую мину при плохой игре.

Все эти обстоятельства сломали нерешительного шаха, и он попытался поиграть в воинственность. Уже готовящийся к выходу из Тегерана транспорт с деньгами был задержан, а к Паскевичу явился очередной шахский представитель с заявлением, что, если русские немедленно не уберутся за Аракс, шах не заплатит денег и не ратифицирует договор о мире.