Беатриса

Я была — увы! — на дне бездны и забавлялась, подобно простушкам из мелодрам, собирая там цветы. Вдруг ужасная тень омрачила мое счастье, как будто проскакал призрак на черном коне, как в немецких балладах. Я поняла, что любовь Каллиста возросла от этих воспоминаний, что он перенес на меня бурные чувства, которые я оживила, напомнив ему кокетство этой ужасной Беатрисы. И эта нездоровая и холодная натура, настойчивая и податливая, смесь моллюска с кораллом, еще смеет называться Беатрисой!.. И вот, дорогая маменька, я вынуждена подозрительными глазами следить за Каллистом, хотя ему принадлежит все мое сердце. А ведь это величайшая из катастроф, когда глаза берут верх над сердцем, когда подозрения оправдываются. И вот как это случилось.

— Место это дорого мне, — сказала я наутро Каллисту, — ибо ему я обязана своим счастьем, и я прощаю тебе, что ты иногда принимаешь меня за другую...

Мой честный бретонец покраснел, я бросилась ему на шею, но я уехала из Туша и никогда туда не возвращусь.

По силе ненависти, которая заставляет меня желать смерти г-же де Рошфид (о, бог мой, ну конечно, какое-нибудь воспаление легких, какой-нибудь несчастный случай!), по силе этой ненависти, повторяю, я узнала силу безграничной своей любви к Каллисту. Эта женщина смущает мой сон, я вижу ее в ночных кошмарах! Встречу ли я ее в жизни? Ах, как права послушница из монастыря Благовещения: Туш — роковое место! У Каллиста возродились былые чувства, и они сильнее, чем радости нашей любви. Узнайте, пожалуйста, маменька, в Париже г-жа де Рошфид или нет; если она там, я останусь в наших бретонских поместьях. Бедная мадемуазель де Туш, которая раскаивается теперь, что в день подписания контракта меня, по ее настоянию, нарядили «под Беатрису»! Что скажет она, узнав, до какой степени я одержима мыслями о нашей общей мерзкой сопернице! Но ведь это осквернение любви! Я уже более не я, мне стыдно! Меня охватывает сильнейшее желание бежать из Геранды и от песков Круазика».

«25 августа.

Итак, решено, — мы возвращаемся в развалины Геников. Каллист, которого в достаточной мере обеспокоило мое беспокойство, увозит меня. Или он слишком мало знает свет, раз он ни о чем не догадывается, или, если он знает причину моего бегства, он не любит меня. Я дрожу, я ужасаюсь при мысли, что моя догадка перейдет в уверенность, и поэтому я, как ребенок, закрываю руками глаза, чтобы не услышать звук выстрела. Ах, маменька, я чувствую, что Каллист не любит меня той любовью, которая живет в моем сердце. Он очарователен, это так; но какой мужчина, если только он не просто чудовище, не будет, подобно Каллисту, любезным и милым, когда ему отданы в дар все цветы, распустившиеся в душе двадцатилетней девушки, воспитанной Вами, чистой, как я, и которая, по уверению многих дам, хороша собою».

«Поместье Геник, 18 сентября.

Забыл ли он ее? Эта мысль завладела всем моим существом, звучит как упрек в моей душе! Ах, дорогая маменька, неужели же всем женщинам приходится сражаться против воспоминаний? На чистых девушках должны жениться только чистые невинные юноши! Но это наивная утопия, лучше уж иметь соперницу в прошлом, чем в настоящем. Пожалейте меня, маменька, хотя сейчас я счастлива, как может быть счастлива женщина, которая боится потерять свое счастье и цепляется за него!.. Так можно убить счастье, — говорит наша глубокомысленная Клотильда.

Я заметила, что в последние пять месяцев я думаю только о себе, то есть о Каллисте. Передайте сестрице Клотильде, что временами я проникаюсь ее печальной мудростью; она счастлива тем, что хранит верность мертвецу, ей нечего бояться соперницы. Нежно целую мою милую Атенаис, я вижу, что Жюст без ума от нее. Из вашего последнего письма я поняла, что он стал бояться, как бы Атенаис не выдали за другого. Взращивайте эту боязнь, как редкостный цветок. Атенаис будет госпожой, а я, трепетавшая от страха, что не получу Каллиста, стала его рабой. Нежно целую Вас, милая маменька. Ах! Если все мои страхи не напрасны, Камилл Мопен дорогой ценой продала мне свое сокровище... Передайте папеньке мой сердечный привет».