Бедабеда

Ирэна Михайловна, которая вдруг зачастила с визитами, приезжая не только каждую субботу, но и по средам, поступила мудрее. Она вдруг встала на сторону законной жены, то есть меня, молодой матери ее единственной внучки, и разве что дифирамбы мне не пела, когда видела Наденьку. А с Наденькой она старалась встречаться часто, подкарауливая ее то около подъезда, то на тропинке в булочную. Наденька краснела, бледнела, покрывалась нервной сыпью, обильно потела и старалась побыстрее убежать. Но Ирэна Михайловна добилась своей цели – Наденьке стало стыдно за то, что она пытается увести мужа из счастливой семьи, оторвать отца от грудного ребенка, сделать несчастной не только меня, но и еще как минимум троих человек, включая невинного младенца. Ирэна Михайловна умела убеждать, когда ей требовалось, и Наденька в результате не просто прекратила носить пирожки, а вообще уехала к тетке в деревню, куда-то в сторону Нижнего Новгорода. Даже бабу Нюсю не предупредила. Ирэна Михайловна одержала победу в этой битве, но последнее слово все равно осталось за нашей нянечкой.

Она крестила Настю в ванной. Сама. Прочитала молитву, побрызгала водой и надела на шею девочки простой крестик. Баба Нюся думала, что я или Илья увидим крестик и как-то отреагируем, но мы просто его не заметили.

Баба Нюся, убедившись в том, что никакой родительской реакции не дождется, позвала нас на кухню и призналась в содеянном.

– А это разве считается? – спросила я.

– Ну и ладненько, – сказал Илья.

Баба Нюся ждала чего угодно, но не подобной реакции. Она сняла с Насти крестик и положила в коробочку, где хранились квадратики из роддома, нарезанные из старой пеленки, – с указанием роста и веса новорожденного младенца – и Настины первые волосики. Мне, если честно, не пришло бы в голову хранить подобные вещи, но баба Нюся подарила мне, или самой себе, или Насте, шкатулку, куда вкладывала памятные вещицы. Поскольку нянечка после обряда, проведенного в ванной, стала считать себя нашей родственницей по праву крестной матери, то в доме появлялись то святая вода, то веточки вербы. Ну а пасху, и куличи, и крашеные яйца Илья уминал за милую душу. Да и я, если честно, очень любила именно творожную пасху бабы Нюси. Ничего вкуснее с тех пор не ела.

Только однажды баба Нюся обиделась, причем не на меня, а на Илью. Он как-то назвал кулич «вкусным кексиком» и съел целиком, запивая чаем. Да еще на день раньше окончания поста. А свечку и вовсе выбросил. Баба Нюся обиделась на «кексик», на выброшенную свечку и на то, что Илья съел тот самый кулич, который баба Нюся собиралась освятить в церкви. Но в тот же вечер Илья принес нянечке бутылку кагора, и та растаяла, простив все обиды. Ну что взять с мужчины, да еще при такой неудачной жене-агностичке? Не повезло, так не повезло, остается только пожалеть. Тем более что до Пасхи Илья, можно сказать, держал пост – за обе щеки уписывал гречку с грибами, рис с овощами или сухофруктами и прочие крупы, которые, надо признать, очень вкусно готовила баба Нюся. Особенно ей удавалась пшенка. Вот честно, не понимаю, как она ее готовила. Пшенку даже Настя уминала за обе щеки.

Но душа бабы Нюси так и не обрела покой. Ее беспокоили тайный обряд крещения в том смысле, считать ли его официальным, равнодушие родителей крещеного младенца. Но особенно она переживала из-за Наденьки. Вроде бы соседка говорила, что у тетки той хорошо живется. Даже жених там сразу же нашелся подходящий. Но баба Нюся чувствовала свою вину. Не за то, что пыталась свести Надю с Ильей, а за то, что девушка уехала, сильно ограничив себя в выборе достойной партии. Ну понятно же – в большом городе выбор женихов больше, а в деревне за кого замуж идти? Три калеки на два дома – вот и весь выбор. Баба Нюся считала, что ответственна не только за Настю, но и за Надю. И не знала, как поступить. Считать ли Настю крещеной, а ее – крестной матерью, хотя она младенцу даже не в бабки, а в прабабки годится? Винить ли себя в том, что Надя, считай, сбежала? Как жить с нами, родителями ее крестной дочери, которые готовы соблюдать традиции, но бездуховно, без веры, а потому что вкусно? У бабы Нюси накопилось много вопросов. На местного батюшку она не рассчитывала – совсем молодой, сорок лет только исполнилось, младенец считай, жизни не знает. Ну какой он даст совет? И тогда она решила съездить к старцу, который обитал в ближайшей доступности – на электричке можно доехать.

В один из выходных баба Нюся поехала в монастырь, где вел прием знаменитый старец. Три часа тряслась в электричке, еще два отстояла в очереди, но старец, приняв ее, вроде как уснул, пока баба Нюся рассказывала про Настю и Наденьку, про Илью и меня. Точно уснул, баба Нюся поклясться была готова – своими ушами слышала, как он храпит. Баба Нюся даже громко кашлянула и сказала «эй». Ну а что скажешь в подобной ситуации? Ничего сокровенного очнувшийся от сладкого сна старец не открыл, не посоветовал, на путь не наставил, потому как вовсе не слушал, а спал.