Бедная богатая девочка

— Большой привет Иден!

Эмили положила трубку и раздраженно посмотрела на аппарат, словно во всем услышанном обвинить надо было именно его. Она чувствовала себя автомобилем, по которому только что прошлись несколько щеток на автомойке.

— Ну что? Едешь? — Иден стояла возле столика с чашкой кофе в руке.

— Да. Ло сказала…

— Я все слышала по параллельному аппарату. Прошу тебя только об одном: постарайся быть корректной по отношению к нашей семье.

— Но я и так всегда была корректна.

— Я имею в виду те случаи, когда Ло примется расспрашивать тебя об отце и о последних семи годах. Кстати, кто тебе звонил пару часов назад? Опять твой бармен?

Эмили вздрогнула.

— Я не помню. При чем тут это?

— Что ты не помнишь? Ты же уверяла меня, что выкинула этого паршивого лицемера из головы и больше не будешь рвать себе душу из-за него. Так-то ты держишь слово.

— Он не паршивый лицемер. Он мой друг.

— Да этот друг тебя чуть в могилу не свел! Ты вспомни себя год назад. Сколько тебе пришлось пережить из-за него! А он… появляется на неделю, потом пропадает на полгода. А ты лезешь на стенку!

— Мама… все совсем не так.

— Ты прекрасно знаешь, что так! И я не разрешаю тебе встречаться с ним!

— Я и сама не собираюсь встречаться с ним.

— И потом, Эмили, я тебя не понимаю. Он же официант. К тому же модель, позирующая в сомнительных журналах.

— Почему в сомнительных? Может быть, они не самые известные и дорогие, но уж точно не сомнительные. Он демонстрирует одежду, а не то, что скрывается под ней.

— Ну хорошо. Он красив, этого нельзя не признать. Но в его голове пустота!

— Мама!

— О чем с ним можно говорить?

— Мама, мне уже двадцать пять, я сама разберусь, с кем мне общаться и о чем говорить.

— Ты не видишь себя со стороны! Это просто страсть — и больше ничего!

— Но все равно это мое дело, мама!

— Ну хорошо, я перегибаю палку, пусть так. Но мне действительно интересно, о чем вы можете говорить?

Эмили едва сдерживала гнев.

— А знаешь, мама! У нас практически не бывает времени говорить, у нас рот занят! Я пошла собирать вещи.

2

Весеннее утреннее солнце слепило глаза. Вокзальная площадь была полупустой. Эмили, светлая и торжественная, словно перед алтарем, стояла на перроне и улыбаясь смотрела на город, который покидает.

Сегодня она почему-то нарядилась, словно на первый экзамен, и была сама на себя не похожа. Длинные темные волосы были забраны в пучок, и правильные, классические черты лица казались слишком строгими, а глаза — немного печальными. Белая в горошек блузка (Мишель говорила, что в ней Эмили похожа на старую деву) ярким пятном выглядывала из-под пальто, а завершали наряд туфли из белой кожи.

Иден одобрительно оглядела ее и кивнула, будто соглашаясь с невысказанной мыслью.

— Ну что ж, вот так все вышло. Будь счастлива, Эми.

— Мам, ну что ты, ведь это ненадолго.

— Да-да.

Словно пытаясь оправдаться, Эмили кивнула на небольшую дорожную сумку, стоявшую возле ног.

— Я скоро вернусь. Смотри, как мало вещей. Мы еще не раз увидимся, прежде чем я перееду туда навсегда.

— Когда бы ты ни забрала последний мольберт со студии, «навсегда» происходит именно сейчас.

— С чего ты взяла? — наивно подняла брови Эмили, хотя в глубине души понимала: врать не получается.

— Ты прощаешься с городом. Не пытайся обмануть ни себя, ни меня. Твое сердце уже в Нью-Йорке.

— Мама, ну какое это имеет значение?

— Я остаюсь одна. Да… наверное, я это заслужила.

— Скорее захотела.

— Может быть. В любом случае я желаю тебе удачи, Эми.

— Спасибо, мама.

Обе немного помолчали. Иден выпрямилась.

— Знаешь, я лучше пойду. Иначе расплачусь. А нам обеим это ни к чему.

— Хорошо, иди. — Эмили неловко улыбнулась, шагнула было обнять мать, но смутилась и передумала. — Я тоже желаю тебе удачи, мам.

Несколько секунд они смотрели друг на друга.

— Ну, пока.

— Пока.

Иден пошла прочь по длинному перрону, а Эмили шагнула к дверям вагона. Ей хотелось плакать. Да что там плакать — рыдать в голос. Это невозможно, это нелепо и не умещается в голове: впервые в жизни она остается совсем одна. Без матери. И Иден — тоже одна. Они обе не выносят одиночества и сознательно обрекают себя на него. Зачем?

Зачем она уезжает? Какая призрачная свобода манит ее, какие призрачные надежды и иллюзии не дают покоя? Чушь. Все это чушь! Нет ничего важнее внутреннего голоса, а он сейчас кричит, он душераздирающе вопит: оставайся!

Эмили обернулась — маленькая хрупкая фигурка матери быстро удалялась. Она шла не оборачиваясь, как всегда расправив плечи и высоко подняв голову.

Нужно остаться! Нельзя бросать ее! И она уже сделала было решительный шаг, как вдруг почувствовала, что кто-то сзади сжал ее плечи, и чуть не упала от неожиданности.

— Что за черт!

Она резко обернулась, готовая растерзать глупого шутника, но гнев мгновенно испарился: перед ней стоял Ричард. Собственной персоной.