Бедный Ротшильд

Бедный Ротшильд не знал, как утешить больного. Слова утешения только раздражали отца, и от волнения дрожь, обессмыслившая его руки, становилась еще нестерпимей.

— Ты меня не утешай, лучше дай слово, что уедешь отсюда. Когда я умру, — не унимался Авигдор. — Пусть какой-нибудь другой Ицик топит баню, пусть другой Ицик тащит из речки воду. Я не хочу, чтобы на старости лет у тебя так тряслись руки.

Просьба отца ошеломила Бедного Ротшильда. Она совпала не только с его собственным смутным желанием покинуть местечко, но и с искусительными речами премудрого рабби Гилеля про Лондон и Париж, про обитающих там мнимых родственников, владеющих баснословным богатством и заставляющих королей домогаться их дружеского расположения. Ицик не верил в родство с этими заграничными миллионщиками. Но мысли о том, что где-то на свете есть какая-то ветвь других, особых Ротшильдов, гуртом паслись у него в голове. Он слушал, затаив дыхание, рассказы рабби Гилеля о том, что эти банкиры по пятницам моются не в обычной парной бане, а у себя дома. Баня-де у них необычная, без шаек и без березовых веников, со стенами и полом из чистого мрамора, отапливается она круглосуточно не березовыми дровами, а электричеством, из позолоченного крана рекой течет холодная и горячая вода — мойся, когда захочешь, и блаженствуй сколько тебе угодно!

Как ни старался Ицик выкинуть из головы Париж и Лондон, отнестись к рассказам рабби Гилеля о заграничных Ротшильдах со снисходительной насмешкой ему, бедняге, никак не удавалось. Спускался ли он с ведрами и с коромыслом к реке, колол ли во дворе дрова, бегал ли за лекарствами для отца в местечковую аптеку, где господствовали райские запахи, всюду за ним плелись его мнимые родственники. Они являлись к нему и по ночам в его причудливых сновидениях — вот он, Бедный Ротшильд, из маленького, как спичечный коробок, местечка, стоит в Лондоне, в огромном, ярко освещенном зале королевского дворца рядом с этими прославленными богачами и со здешним владыкой-королем и его семейством. Все лондонские родственники одеты в камзолы, на которых звездами сверкают дорогие бриллианты, а он ежится в своей потертой кацевейке и потрепанных штанах.

— Знакомьтесь, ваше величество, — говорит старейшина лондонских Ротшильдов королю. — Это наш троюродный брат — Ицик, о существовании которого мы, к стыду нашему, и не подозревали и которого мы совершенно случайно нашли в Литве, в маленьком, как спичечный коробок, местечке над Вилией… Еще недавно он был простым банщиком, но у него, оказывается, есть мечта — стать аптекарем. Он говорит, что аптека — единственный рай на земле, в котором от работы не потеют. Мы, ваше величество, сделаем все от нас зависящее, чтобы наш Ицик получил образование и его мечта осуществилась. Он навсегда останется под нашей опекой в Англии и, как мы все надеемся, не только не осрамит наш род, но и прославит его.

— Очень приятно, — говорит, улыбаясь, король и протягивает Ицику свою холеную руку.

— Очень приятно, — отвечает Ицик, пожимает руку королю и от этого рукопожатия просыпается.

Бедному Ротшильду и на самом деле ничего в жизни так не хотелось, как стать аптекарем, таким, как господин Залман Амстердамский, который вместе с рабби Гилелем по пятницам приходил в баню и приносил больному Авигдору нужные лекарства, за которые не брал платы. Амстердамский, бывало, слегка подтрунивал над Ициком и его отцом — для него, мол, великая честь ходить в баню к Ротшильдам.

Вечно улыбающийся, запеленатый во все белое, как новорожденный ребенок, аптекарь Залман Амстердамский вслед за рабби Гилелем то ли в шутку, то ли всерьез намекал на возможное родство местечковых банщиков с этими сказочными богатеями. Чем черт не шутит! Братья-евреи рассеялись, разбрелись по белу свету: кого забросило на север, кого — на юг, кого в Англию, кого в Африку, кого к русским медведям и, может, даже на Луну; тут сам Творец не разберется, кто кому и кем приходится.

— Все евреи — родственники, — отшучивался Авигдор, в ту пору еще крепкий, не сломленный жестокой и неисцелимой хворью. — Хотя порой хороший сосед лучше родного брата.

— Это правда.

— Что касается богатых родственников, то у нас в роду их точно не было и никогда не будет.

— В жизни, реб Авигдор, нельзя заранее ни за что клятвенно ручаться. Поручишься сегодня, а назавтра, глядишь, все выходит наоборот. Ведь люди друг о друге ничего не знают — ни о своем соседе, ни о своей родне. С того дня, как мы вышли из Египта и попали в пустыню, мы действительно все стали родственниками. И если вы у меня спросите, что нас всех так породнило, то я вам сразу скажу: ожидание чуда. Каждый из нас ждет этого чуда и сейчас, только в других пустынях, — терпеливо, как учитель в школе, объяснял банщику добродушный, вечно улыбающийся Залман Амстердамский. — Но, как известно, все еврейские чудеса давным-давно положены под хороший процент и хранятся не в Каунасе, не в Еврейском банке, а в небесном банке Господа Бога, да святится имя Его во веки веков!