Бег по краю

Им дали немного: пять-шесть лет. Пять лет за зверское убийство… Адвокат её после успокаивал: «Что вы, Лидия Андреевна, пять лет – это очень много, вот на моём прошлом суде убийце было тринадцать лет, так он получил максимальный срок – тридцать дней». Она хотела подать апелляцию, а потом вдруг поняла, что устала: она просто не выдержит новых судов и ей уже всё равно: она нарастила толстенную кору, как пробковый дуб, и погибает теперь под этой корой от нехватки кислорода. Ей всё труднее дышать, у неё по ночам приступы астмы, но она ещё живёт. Иногда ей самой странно, что она живёт столько лет… Лет триста уже… Столько не живут, даже если несколько раз в жизни сдирают кору…

114

Тяжелее всего давались ночи. Днём она иногда совсем забывала о произошедшем. К вечеру же тени в тишине оживали по углам… Снова и снова продолжала она свой неоконченный разговор с ними. Голоса звучали так явственно, что хотелось себя ущипнуть. Возможно, что она проваливалась в кратковременный сон, а потом внезапно возвращалась в пустую холодную комнату, с трудом понимая, что близких нет. Только что были с ней – и вдруг растаяли, как мираж в пустыне… Она натягивала до подбородка скинутое одеяло, иногда даже надевала его капюшоном на голову, крепко зажмуривалась, пытаясь вернуть видения, но нет… Сон прошёл, и мысли печальным караваном журавлей выстраивались в осеннем небе, низком и давящем, грозящем обрушить потолок.

«С любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них, – и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг» – всё время крутилась эта строчка. Почему не почувствовало её материнское сердце беду? Почему всё казалось несерьёзным, как сон, который можно с себя стряхнуть, встав под холодный душ, зябко ёжась от ледяной лейки, напоминающей струи грозового ливня, неожиданно заставшего тебя на развилке трёх дорог. Куда ни пойди – вымокнешь до нитки и тяжёлый озноб, уже побежавший по позвоночнику к ногам, будет мелко раскачивать твоё тело, будто молоточек будильника, что никто не сорвётся успокоить, погладив по макушке.

Слёзы высохли, вернее, влились внутрь, образовав в душе своеобразный грот, и неподвижно стояли в своём безветренном укрытии, тяжёлые, как ртуть, и медленно отравляющие своими парами. Больше не плакалось. Она научилась жить со своей болью, как привыкают жить с раковой неоперабельной опухолью, радуясь каждому сумеречному рассвету, обволакивающему боль наркозом утреннего тумана. Жизнь за окном продолжалась, но она знала, что это уже не для неё солнце, вспыхивающее на каплях чистой росы, похожей на детские слёзы, что через час пропадут без следа.

115

И снова на земле люди провожали старый год. Праздновали шумно и весело. Громко кричали, радуясь приближению его конца, а, значит, и отпущенная им жизнь становилась на год короче. Снова улицы были наряжены в разноцветные огни, расцветающие хризантемами фейерверков, свисающие лианами с водружённых на площадях ёлок, перегораживающие небо над головой натянутыми гирляндами мигающих фонариков. На принаряженный город снисходительно смотрело раскрывшееся разрезанной дыней лико луны, странным образом увеличенное какими-то ледяными потоками атмосферы, втянувшими в себя свет взорвавшихся петард и бенгальских свечей, высвечивающих на мгновения детали возбуждённых лиц перед тем, как кануть в небытие, оставить пустоту разорённого, неубранного дома: сдвинутую со своих мест мебель и горы немытой посуды, сваленной в раковину и на столе; песок у порога, принесённый на сапогах с посыпанных им тротуаров, напоминающий о тщетности минут, сбегающих тонкой, но неумолимой и неостановимой струйкой в песочных часах.

Лидия Андреевна тяжело шла по тротуару. За ночь намело с полметра снега – и его никто и не думал убирать. Ноги проваливались в рыхлые сугробы, под которыми скользкими кочками и буграми лежал несколотый лёд. Она с трудом выдирала ногу из снега, облитого красным заревом пожара, чувствуя, что кровь приливает к голове, сердце стучит, как перегревшийся мотор, и она начинает задыхаться. Она хотела зайти в магазин купить каких-то там продуктов: творога, ряженки, хлеба, картошки, но, завернув в супермаркет, увидела такие длинные очереди к кассам с тележками, перегруженными бутылками, колбасной нарезкой и тортами, что потеряла к своей затее всякий интерес. Вышла из душного магазина, переполненного возбуждёнными и раскрасневшимися людьми, и повернула к дому.

Взойдя с трудом по лестнице, останавливаясь через каждые несколько ступенек, вошла в квартиру, сбросила пальто на стул, стянула сапоги с отёкших бутылочных ног, прямо в носках (нагибаться за тапочками уже не было сил) прошаркала в комнату и легла, подложив под ноги подушку.