Бег по краю

Она видела и бескровные заплаканные лица их матерей, что теперь больше всего на свете боялись лишиться своих детей, не понимая, что давно уже потеряли их: они незаметно для своих родителей перестали быть людьми, и их стоило бояться даже им, собственным матерям. Она ужаснулась, как так можно хотеть, чтобы такие дети оставались рядом с ними. Это же просто страшно! Вынашивать, дрожа за каждое своё резкое движение, рожать в муках, не досыпать ночей, баюкая орущее дитя, умиляться первому сказанному и прочитанному по слогам слову, растить с уверенностью в своей обеспеченной заботой старости, а потом обнаружить рядом с собой волчонка-оборотня. И продолжать делать всё, чтобы удержать своё чадо при себе, не пугаясь того, что оно утянет за собой в пропасть…

Зачинщик отвечал на вопросы судьи бесстрастным голосом электронного диктора, читающего не понимаемый им текст, без выражения его смысла и интонации. Второй подсудимый, мать которого она уже видела у себя, нервничал и всё время запинался, будто прокручивали исцарапанный где-то диск. Его пальцы всё время делали неопределённые танцующие движения, точно играли на каком-то невидимом струнном инструменте. Этот в своих показаниях путался и всё время через плечо озирался на старшего. Третий мычал, выдавливал из себя утробные звуки, напоминающие что-то похожее на «угу» или «неа» и смотрел на мать, ещё очень молодую, коротко стриженную женщину в джинсах, размалёванную и наманикюренную, на вид смахивающую на подростка, ободряюще ему кивающую после каждого его мычания. Лидия Андреевна узнала потом, что муж и отец мычащего ушёл из семьи и завербовался на север, как только узнал про сына. На суде его не было, и знать ничего о своём поскрёбыше он не желал.

Лидия Андреевна плохо понимала, что говорили подсудимые. Сидела, как в тумане, смотрела на судью и думала, что тот чем-то напоминает ей Фёдора. Она не заметила, когда облик судьи ушёл за спину образа Фёдора. Фёдор стоял и смотрел на неё. И вот она уже парила где-то далеко, там, где она была молодой и вся жизнь лежала, как макет игрушечного городка на ладони. На мгновение ей показалась, что она даже заснула. Была ли это защитная реакция организма от всех свалившихся на неё стрессов? То ли у неё резко упало давление? То ли фантазия увела её прочь по петляющей тропке средь густого леса случившегося, то ли она на самом деле заснула, будто провалилась в прорубь, путешествуя по тонкому льду своих воспоминаний? Белая кромка утрамбованного снега, под которым – лёд. Кровь змейкой стекала с порезанной об острый край ладони и не думала сворачиваться. Вода обожгла, оглушила, она пыталась ухватиться за кромку льда, но руки соскальзывали с накатанной поверхности, лёд крошился, вот обломился его кусок – и остался в руке, она отчаянно болтала ногами, уже почти не ощущая их. Попыталась снова опереться о край проруби, но почувствовала обжигающую боль в ладони и увидела, как по белоснежной кромке расцветают ягоды рябины, просыпанные на снег с раскачавшихся от ветра веток. Глубина была где-то далеко, а лица в зале сливались теперь в одно сплошное размытое месиво, похожее на кашу под ногами по весенней распутице.

Она очнулась и увидела, что убийц уводят. Пошедшие с ней на суд двое из коллег сына поднялись, один из них подал ей руку и проговорил:

– Не понимаю, что тут можно ещё рассматривать. И так всё ясно.

И она уяснила, что это ещё не приговор, будет продолжение. И почему-то поглядела на мамашу, приходившую к ней накануне. Женщину поддерживал под руку какой-то самодовольный отъевшийся кот с заплывшими глазками. У матери Сергея были серые круги под глазами от осыпавшейся туши, похожей на пепел от догоревшего костра, но губы разгладились и больше не дрожали. Лидии Андреевне захотелось опять ударить этот отъевшийся холодец и посмотреть, как эта жиделяшка задрожит, тряся всеми своими складками перекормленного бульдожка. Но её крепко держали под руки.

113