Лидия Андреевна приехала, конечно, в старых сапогах, но ещё очень приличных (она ещё потом два года их таскала бессменно), и год тому назад она купила себе новые, что лежали пока в коробке и ждали часа, когда развалятся их предшественники. Она показывала эти сапоги маме, так как та и тогда говорила ей о необходимости этой покупки. Ей в тот раз они очень понравились. Китайские, конечно, но фабричные, из мягкой замши, утеплённые мехом и изнутри, и снаружи, будто оленьи унты. Слёзы навернулись на глаза Лидии Андреевны. Она хотела было напомнить, что мама всё забыла и она уже купила себе сапоги, но ничего не сказала, согласно кивнула и взяла деньги, с тоской думая, что скоро они могут понадобиться на другое. Потом Лидия Андреевна почему-то всё время вспоминала эту сцену. Мать сидит в кресле, повязанная платочком, одетая в байковый халат с красными маками по чёрному полю, на который напялена зелёная кофта крупной домашней вязки, что давно стала мала от многочисленных стирок и застёгивается лишь на одну пуговицу, уродливо растягиваясь на животе; сидит с температурой, у неё всё горит и болит внутри, её мучают неотходящие газы, и просит её купить себе сапоги…
20
Брат всегда был в детстве зачинщиком их игр и развлечений. Лидочка постоянно шла у него на поводу. Зачем-то карабкалась по шершавой коре осокоря, ветви которого разрослись так, что образовали своеобразный шалаш, где они сидели, будто в кресле, невидимые снизу, высматривая прохожих на дороге, чтобы с криком кинуться к ним, пугая неожиданным своим появлением, как с неба. Катались на велосипедах, уезжали так далеко, как она сама бы никогда не рискнула, тщательно скрывая своё путешествие от взрослых.
Иногда брат заговорщицки на неё смотрел и предлагал: «Пойдём, поищем чего-нибудь вкусненького?» Она знала, конечно, где хранятся в доме сладости и никогда бы не осмелилась сама вытаскивать их из хранилища – большого эмалированного бака, куда складывались все лакомства, чтобы не стать погрызенными мышами. Она крадучись отправлялась вслед за братом на их маленькую кухоньку, за печкой, в полутьме они находили большой бак – брат потихоньку приподнимал крышку и разворачивал кульки и пакетики. Они набивали полные карманы сладостями, прикрывая их ладонями. Потом устраивались где-нибудь в гамаке и сидели там, уминая сласти. Ни разу не были они схвачены за руку. Она после не раз думала: «А действительно ли мать не замечала их промыслов? Вряд ли… Скорее всего, просто закрывала глаза и делала вид, что ничего не видит…» Но Лидия отчётливо помнит это своё ощущение, что они делают что-то непозволительное, запретное, что делать нельзя и на что она никогда сама бы не только не решилась, но даже и мысли у неё о таком промысле возникнуть не могло.
Не раз с его подачи они весело удирали из детского сада домой. На столь отважный поступок маленькая Лидочка не решилась бы никогда. А Серёга просто, хитро улыбаясь, подходил к ней и говорил: «Пойдём домой?» И они шли. Бежали по длинной просёлочной дороге, весело смеясь тому, что это оказывается так просто: сбежать из-под надзора воспитательницы.
Но Серёжа был зачинщиком не только шалостей. Он имел неплохие художественные способности и научил Лиду делать картины и барельефы из мягкого камня, опоки, что представляла собой слежавшиеся пласты глины, говорят, богатые кремнезёмом. Была она белая, розовая, голубая… На этих цветных камнях брат ножиком или шилом создавал гравюры или вырезал какой-нибудь барельеф, потом раскрашивал своё творение цветными карандашами или акварелью. Лидочка с восхищением смотрела на его произведения и старательно пыталась перенять технологию. Но как у брата у неё никогда не получалось… Чего-то ей не хватало. Делал он поделки и из дерева. Находил корень или ветку, напоминающие какого-нибудь зверька, снимал кору, отсекал ненужное, покрывал лаком, затем прибивал к какой-нибудь деревянной подставке. Ставил их куда-нибудь на буфет. Эти поделки по сей день стоят в мамином доме.