Беглец

— Кто его знает? Тогда хороший был. Тебе на что?

— Просить тебя хочу…

— И не думай даже, — замахала руками Зинка. — Слыхала, как врачи говорили? Если выход закрыть, отравление организма произойдет. Подумаешь, беда большая. Течет и течет. Сто лет еще течь будет. А так окочуришься в два счета.

— Хочешь скажу, почему так-то? Сынок отбил. Я ему пенсию не дала, а он с похмела… И давай меня ногами пинать. Скажи, где пенсия, и скажи. Так запинал, что я кровью захлебнулась. Очнулась — его и следа нет. И пенсии нет.

Зинку затрясло.

— Я бы его, падлу такую, на червонец на парашу загнала!

— Пусть живет, — перекрестилась Вонючка. — Он у меня последний. Один в тракторе перевернулся по пьяному делу, раздавило его. Старшого в драке затоптали. Два дня всего и прожил после того, Царство ему Небесное. Этому, видать, тоже пути не будет. Думала, проведать придет. Хотя б за то, что в милицию не донесла. Уж так меня соседка уговаривала… Бог с ним… Заговори меня, Христом Богом тебя прошу. Не могу я над алтарем в таком-то виде сидеть. Силов моих совсем уже нету.

Она заплакала. Зинка долго молчала, потом встала и подошла к Вонючке.

— Тебя как зовут, бабушка? — тихо спросила она.

— Бабушкой и зови.

— Для заговору надо, — еще тише сказала Зинка.

— Анной меня зовут. Анна Иннокентьевна. Соколова.

Зинка села к ней на койку, опустила тяжелую руку на одеяло, укрывающее ноги.

— Так лягу, лягу… — Старушка с трудом улеглась и сложила на груди руки. — Как не лечь, если такое дело. Ты крепче положи. Я тебе помогу, шевелиться не буду.

— Совсем не шевелись. Лежи, как тебя и нету. Готова, что ль?

— Последняя просьба к тебе будет…

— Ну?

— Очень мне понравилось, как ты песню пела. Как отойду, отпой старую, не поленись. Бог тебе сторицей отдаст. И я на том свете за тебя молить буду. Отпоешь?

— Отпою, — согласилась Зинка.

— Ну, спасибо тебе, добрая душа. Больше не шевельнусь.

Она закрыла глаза и замерла.

Яша развязывал человеку руки. Тот стоял неподвижно и, казалось, не верил происходящему. Веревки и полотенца упали на пол. Человек повернулся к Яше и стал медленно растирать онемевшие руки.

— Теперь можете меня убивать.

Лицо человека исказила непонятная гримаса — не то кривая улыбка, не то судорога боли.

— Да пошел ты!

Он повернулся и стал уходить от Яши. Убыстряя шаги, а потом почти бегом, он проделал тот же путь, по которому до него уходили Николай Степанович и женщины. Гулкое эхо шагов грохотало, оглушая и пугая. Только у раскрытой настежь двери он остановился, словно не веря самому себе. И только тогда услышал далекую песню, которую пела Зинка.

Долина ль ты моя, долинушка,Долина ль ты широкая.На той ли на долинеВырастала калина.

На той ли на калинеКукушка вскуковала.«Ты об чем, моя кукушечка,Об чем горюешь?..»

Засыпающая Анна Иннокентьевна видела яркий разлив толпы у подножия белоснежного красавца собора, взметнувшегося к небу на высоком берегу реки. Был солнечный летний день. Было тепло. Пение церковного хора прозрачно и радостно теплилось под сводами собора. А снаружи весело трезвонили колокола. Звон их без остатка растворялся в бескрайнем окрестном просторе — в облаках, в солнечной ряби реки, в молодой зелени берез. Маленькая веснушчатая Анечка с большим атласным бантом в туго заплетенной косичке, в скрипучих сапожках и голубом, как незабудка, ситцевом платьишке прижималась к огромной отцовской руке, видела светлое лицо давно умершей матери, морщила нос от ослепительного блеска золотом шитых риз и хоругвей и была счастлива так, как бываем мы счастливы только в детстве и только в редчайшие его минуты полного согласия с окружающим миром…

Уж и как мне, кукушечке,Как не куковати?Уж и как же мне, горемычной,Как не горевати?Один был зеленый сад,И тот засыхает,

Один был милый друг,И тот отъезжает…

Держась за руки, они медленно шли сквозь туман.

— Мы, кажется, пошли не по той дороге, — дрожащим голосом сказала Нина Тарасовна. — Поселок должен быть там…

— В такой туман нельзя ничему верить, — остановилась Тася. — Слушать надо.

Вслед за ней остановились остальные. Стали слушать.

— Ничего не слышно, — сказала Вера.

— Стучит что-то… Вон там… — не согласилась Нина Тарасовна.

— Даже петухи не кричат, — прошептала «покойница».

— Раз туман, значит, солнце будет. Ты говорила? — Николай Степанович повернулся к Тасе. — В обязательном порядке будет. А стучит… Капли стучат. Конец ему приходит. Вон там вроде светлее. Значит, что? Значит, туда и движемся.

Николай Степанович решительно двинулся вперед.