Беглец из рая

Увидев меня с чучалкой на плече, Татьяна оживилась и визгловато, пресекающимся голосом крикнула в прихожую, как бы приглашая к разговору. Вот была вроде бы для всех лишняя, а тут понадобилась:

– Павел Петрович, вы несете ватную куклу как любимую женщину!.. – закричала она в прихожую.

– Танечка… Разве так носят любимых женщин? По моему наблюдению, их носят на руках, прижав в груди, и всего один раз в жизни – после загса. Это же не мешок с мукою и не бревно, которое тащили на субботнике вместе с Лениным двести тридцать два мужика, четыре ребенка до десяти лет и две дворовые собаки…

Татьяна заразительно засмеялась и сразу похорошела, гнутые упругие ресницы запорхали, словно в глаза попала порошина, а на твердых щеках появились мелкие продавлинки. Нет, моя Кутюрье оставалась прежней, просто она устала от переезда, изнервничалась, думая, что дело не выгорит и опять придется собачиться со свекровью и свекром в те длинные тоскливые месяцы, пока муж скитается по экспедициям.

– Вы куда-то совсем пропали. И о вас не слыхать… Конечно, Москву конем не объехать, она возносит в один час и в один день позабывает… Может, у вас появилась любимая женщина, и вы спрятались от всех? Тогда все понятно, – с легким капризом в голосе протянула Татьяна, словно имела на меня какие-то виды.

– Что вы, Танечка… Какие женщины в моем возрасте. Старый хлам, хромой книжный червь без денег и квартиры, древняя мать, книги, пыль, скучное прошлое и тухлое будущее. Осталось одно: любоваться вами. Вы так по-хорошему изменились, у вас другие глаза, и какая-то чудная милость во всем. У меня такое чувство, что мы и не расставались.

Татьяна сделала вид, что не расслышала моих похвал, а сама-то, конечно, как всякие женщины, тут же упаковала их в свою память, чтобы после, в грустную минуту, достать из скрыни и в одиночестве насладиться ими, хотя бы и седой старик высыпал эту пригоршню лукавых необязательных слов.

– Павел Петрович, женщины – набитые дуры. Они любят тварное, словно бы состоят из одного брюха. А у вас чистая душа и прекрасное лицо. Если можно так выразиться, у вас лицо Саваофа, оно спокойное, лучезарное каждой морщинкою, и это серебро бороды, и светлые волосы, как нимб… Жаль, я занятая женщина, я бы вас полюбила, – неожиданно переводя все в неловкую шутку, сказала Татьяна и покраснела от смущения до корней волос. Слова прозвучали как признание в любви. Что-то и ей самой показалось неловким, будто она затеяла с посторонним мужчиною вольную игру, норовя уловить его в свои сети. А почему бы и нет? Ведь в каждой женщине живет охотница за дичью, хотя и снует, как рабыня, веками у домашнего очага. – Я вас обязательно нарисую на реке Проне, выбирающим пустые сети. Вы с напряжением вглядываетесь в воду, ожидая золотой рыбки. Правда, красивый образ? А любимую женщину можно таскать и как бревно. Вот мне было бы приятно…

– Сдаюсь! – Я поднял вверх руки, чтобы оборвать непростой разговор. – Вам лучше знать… Хотите анекдот про нового русского? Вот вытащил он золотую рыбку. И спрашивает: «Чего тебе, рыбка, надобно?..» Вам не смешно? Мне тоже. Пропали сказки, Танечка. Все девы наших воздыханий, которых можно носить на руках иль на плече, как бревно, кочуют на панели, а рыцари – на тюремные нары. Миллион молодых мужиков в лагерях… Зачем им золотая рыбка? Вот она, суровая правда…

– Зря вы так… – Татьяна неожиданно потускнела, словно лицо снова принакрылось пеплом. Я оглянулся, в дверях стоял муж Илья.

– Танчура, убери из прихожей свои безмозглые вешалки, а то столпились, проходу нет. И сообрази что-нибудь на стол. Да не сиди на чемодане, как сова на суку. Шевелись, время – деньги.

– А я, по-твоему, что делаю?

– Свое любимое дело. Дыры языком крутишь… Язык-то без костей.

Илья был и без того высок, но черные, в курчу, волосы, что стояли папахою, подымали его голову и вовсе под потолок. С подобными людьми, когда они всем своим заносчивым видом заслоняют простор, я разговаривать вообще не могу, так и хочется пнуть под коленки, чтобы гордец осел на пятах и порастерял гонор. Может, я и не прав, это самолюбие играет и точит изнутри, подобно проказе?

Татьяна поднялась и лениво, с вызовом, пошла на кухню. Муж поймал ее за плечи и поцеловал в тонкую шею, присыпанную золотисто-дымчатым пухом. Провожая взглядом жену, Илья задумчиво сказал:

– Профессор, я ваш должник… Ящик коньяку за мной.

– Да будет вам, – смутился я, обрывая пустой разговор.

– Нет-нет, заметано. А пока по рюмочке?..

– Не пью, дорогой Катузов. Не пью-с, – решительно оборвал я всяческие домогания и ушел к себе.