Беглец из рая

– Да шнепель… Пролетел вокруг деревни, посмотрел, все ли на месте, прохрюкал – и под куст. Такая у него должность. Вахту несть… Размах орлиный, летит, как древний ворон, а возьмешь в горсть – с кукиш, одно перо. Только видимость. – Гаврош замолчал, попыхивая сигареткой; рука его, по обыкновению, на отлете, рубиновый огонек окурка завис в воздухе, будто глаз всевидящего ангела. Покачался задумчиво и вот поплыл неторопливо, вспыхнул на миг, осветив тонкие губы, щетинистый подбородок и корявые пальцы с толстыми слоистыми ногтями, едва не черкнувшими меня по носу. Опахнуло дымом и сивушным густым перегаром – устоявшимся запахам России, нынче обреченной выживать.

– Я думал, он барышню себе выглядывает…

– Все букашки по парам… Сейчас ты их не тревожь. Любить-то всем хочется, да жить не дают, сво-ло-очи, – с неожиданной угрюмой тоскою протянул Гаврош и от окурка прикурил свежую сигарету.

– Да кто тебе не дает-то?..

– Всякие швондеры-мовдеры. Разнесли денежную болезнь, а лекарства спрятали… Думаешь, я ничего не понимаю… Думаешь, Артём такой дурак… Артём далеко-о не дурак… Пашка, Пашка, до чего довели страну… – Голос Артёма вдруг показался мне значительным, вещим. – Страшно сказать, в какую выгребную яму бросили… И говорят мне: воруй, Артём. Мы воруем, и ты воруй. Иначе – белая ворона… И пусть воруют, по крупному, оптом и в розницу, а я не буду… – Артём пьяно икнул, его повело в сторону, мужик оперся об угол дома и устоял. – Паша, я всех выведу на чистую воду. Паша, я их всех за цугундер… Говорят, я пьяница… Да, я пьяница. Ну и что? Я хоть об одну чужую копейку запнулся?.. А я бы много мог иметь. С золота бы ел. – Гаврош вдруг глубоко вздохнул, словно подавлял в себе слезы, порывисто дернулся ко мне, нашаривая плечо. Единственный человек во всем белом свете понимал его и ничем не мог помочь – от книжной моли одна пыль и мерцание, появился подле, как призрак, и улетел… Злость и раздражение на весь несовершенный мир побарывали мужика, и он едва совладал с чувствами. – А еще говорят, я алкаш…

– И не алкаш ты, – успокоил я Артемона, – ты просто пьющий человек…

– Вот-вот! – воскликнул Гаврош.. – Ты умный человек, тебя вся столица знает. Тебе бы в президенты, мы бы с тобой много делов накрутили… Правда, меры не знаю, вот моя беда. Но опять же, где она, эта мера? Кем прописана?.. И Господь сказал: единая не повредит… Рюмашка, стекляшка, ковш, ведро, бочка, цистерна… Попало под язык, ну как тут устоять русскому человеку? Ведь всю зиму постился, терпел, ни капли в рот… Может, поищешь?.. Мать – медведица: умри – ни капли не даст… Я знаю, Паша, у тебя есть в заначке. Такие люди, как ты, живут с расчетом на годы вперед…

– Откуда… Я водки не припасаю, – решительно соврал я.

– И молодец… Я на тебя не в обиде… Приезжай в ноябре, пойдем с тобой на охоту. Я тебе ухват дам. (Так егерь называл ружье.) И пулю… Нет, картечь лучше… С нею смелее… Завалим поросенка, мяса накрутим, котлет наваляем… под водочку… Генералы возят коньяк ящиками. Пей, говорят, Артём, на складе его много… Армию пропили, все прос… Алкаши поганые.

Гаврош вдруг споткнулся, сердито зашипел, чтобы я замолчал. Я покорно подчинился, хотя и рта почти не открывал. Ведь профессор мудр на кафедре и удивительно глуп на земле среди простых людей: все у него не в лад, все невпопад, словно дикий человек попал на люди из темного леса… Гаврош чует мир изнутри, он живет в его утробе, как кровяная жилка огромного тела, пропуская все через себя. Я же наблюдаю природу извне, но как бы из темной погребицы, пользуясь случайно пойманными приметами, как отраженным от солнца зеркальным светом.

На реке кашлянули в кулак, звякнула цепь, шлепнуло о воду веселко, зашуршали камыши, притираясь к бортам лодки. Посудинка крадучись выплыла на середину заводи, тут не ко времени вспыхнула в небесах четвертинка луны, выхватила из тьмы шапенку, рыбацкий рокан, литые широкие плечи. Человек пробирался, яко тать в ночи, полный азарта, и эти чувства, неисповедимо перекочевав с водной безмятежной, сонной глади, всколыхнули в моей груди нетерпеливый азарт, от которого вдруг украшается жизнь. Речка Проня выдавала ловца каждой струйкой воды, как ни таился рыбак.

– Сволочь, ах, сволочь, – зашептал егерь, зажимая в себе нетерпение. – Значит, лещ пошел… Паскудный вор…

– Кто это? – с тем же напряженным шепотом спросил я.

– Кто, кто… Дед Пихто, в шляпе, но без порток… Вздумал меня провести… Афганец за рыбкой подался… А я его за цугундер.

Рыбак испуганно присел (так показалось мне), словно бы расслышал наш разговор, и торопливо погреб вверх по Проне, рассыпая серебристые вороха водяных искр. Взлетела мамка-утица, мельтеша крылами, метнулся в травяной схорон табунок утят, и все снова стихло, только, прощально угасая, недолго мерцал клинышек растревоженной воды.

– Готовься, будем его брать… Сегодня Зулусу от меня не отвертеться. Под статью пойдет…. Через три часа будь готов… Я подниму…