Беглец из рая

– Нудист с трехцветным покрасом, – неулыбчиво ответил Катузов. – Когда приду к власти, всех заставлю ходить голыми, в первую очередь Черномырдина, Жириновского, Чубайса, Хромушина и т. д. Только взглянул на человека, и сразу понято, кто он и на что годен. За зебры – и на солнышко, на просушку… В одежде вроде бы демократ, а раздень его – сплошь красный.

Мне стадо жаль Катузова. Он был из породы неудачников, с тяжелой хворью на душе, и потому тайно боящийся Бога Илья завидовал мне даже за то, что я с такой легкостью распрощался с былым благополучием, находя в добровольном заточении утешение и замену тленным земным почестям… Значит, я в изнурительных гонках по жизни опередил Катузова на целый круг, и ему уже никогда не догнать меня в этом мире… Только от одной этой мысли сойдешь с ума. Ведь сначала ему предстоит насытить гордыню, а после пренебречь ею. И потому Катузов презирал меня, находя хоть в этом утешение.

– Ты говоришь зло и не по адресу. Ты меня с кем-то перепутал, Катузов…

– И ни с кем я тебя не спутал, Хромушин. Зря ты задаешься, профессор без кафедры, пиковый туз без колоды. Тебя выкинули из игры, как засаленную меченую карту. И сейчас ты интересен лишь советским потертым бабам из бывшего профкома и месткома, которые живот носят на бандаже, а груди в авоське… Ха-ха… Рубенсовским женщинам с целлюлитом на жирных ляжках и отвислым гузном. Им ты можешь заливать байки, старым б… которые охотно давали мужикам из чистого патриотизма.

– Ну почему же… Смешно сказать, но это было достижением социализма: сбегаться только по любви… Давай о женщинах после поговорим, хорошо? И зря ты, Илья, злишься на меня. Разве я тебя в чем-то заел? Обещал и обманул? Ты пригласил на поминки, и я пришел. Хотя и через силу… Хвалиться не буду, но вот и тебе, Катузов, я был нужен. Я вызвался помочь – и помог, а сейчас ты на меня льешь помои… Но я и не жду от тебя благодарности. К чему слова. Может, я в чем-то, действительно, не прав, так прости, пожалуйста… Давай исходить из житейского правила: добрый сосед – лучше плохой родни. Поликушка вас любил и, значит, было за что, – гибко подольстил я Катузову, чтобы снять в разговоре вздорный накал, угнетающий меня. Надо было немедленно уйти из гостей, а я зачем-то тянул время и покорно принимал брань.

Татьяна поняла мое милосердие, пришла на помощь, воскликнула:

– Папа, налей всем. И не пей, пожалуйста, один. Я Поликарпу Ивановичу в благодарность за его доброту сшила великолепный костюм из натуральной английской шерсти, и в нем он отлетит в райские кущи… Жаль, не успел поносить. А ты, Илья, не смейся надо мною. Ангелы, что присматривают за нами, это бывшие добрые люди… Но их нельзя сердить… Они могут отступиться от нас.

Катузов оказался за столом напротив меня и, уставя мне в висок граненую рюмку, неуступчиво продолжал злословить, словно бы решил окончательно допечь меня.

– Я на одном фуршете познакомился с академиком… Юрий Константинович Фарафонов. Такой милый, смешной огрызок прошлого с клювом старого умирающего грифа и злоотточенными коготками. Вдруг оказался вашим другом. Он странно отрекомендовал вас. Хромушин, говорит, это рыцарь без тела и дела… Я поначалу не понял, а сейчас дошло. Как точно подмечено… Вы инфернальный тип нереального бесплотного тела, то бишь кочующий во времени, докучающий всем призрак. Мне всегда отчего-то хочется вас ущипнуть за одно место…

– Может быть, – буркнул я, неожиданно краснея. – Господину Фанфаронову виднее. Он в свое время начитался Маркса и Гегеля, пожрал все сто томов партийных книжек и сейчас, сметая объедки с путинского стола, от пурги в животе перепутал все на свете: Гоголя с гогой-магогой, Ельцина с Александром Вторым-освободителем, а Чехова с дантистом Чехоевым. Но щипать меня, Катузов, совсем необязательно. Может, у вас в Бердичеве так принято, но я человек крестьянских корней с натуральными наклонностями и могу плохо подумать о вас…

– Да брось, Хромушин. Тебе, наверное, втемяшилось, что я голубой? Ха-ха, насмешил… Таньчура, объясни профессору… У меня все без проблем: на позицию – девушка, а с позиции – мать. Чтобы ни одного заряда вхолостую.

– А чего ж по Танчоре мажешь? – напомнил Зулус.

– Значит, иль перо у птички слишком плотное, отец, или патроны отсырели. Хотя инструмент пристрелянный…

Катузов говорил, не сводя с меня змеино-окоченевшего взгляда. Татьяна пугливо вздергивала тонкими плечиками, сцепив пальцы, с хрустом перегибала их, словно готовилась взлететь. Может, она и не слышала мужа, но я обиделся за женщину.

Мужика понесло в подробности, и я решительно оборвал его…

– Значит, я как инфернальный тип нереального бесплотного тела неправильно вас понял…