Беглецы

Ночью нас течением прибило к обрыву на противоположной стороне реки. Но вылезть на берег было невозможно. Стало совсем холодно: ночью у берегов намерзал пока еще тонкий лед. А мы промокли, промерзли до самой души, до позвонков…

Здесь обнаружилось: сахар и сухари остались на плотиках погибших товарищей… И спички наши размокли. Но даже сухими — они были бы бесполезны: негде было развести огонь, и не из чего — обрыв был бесконечен… Съели по сырой рыбине — тоже размокшей и разбухшей. Запили ледяной речной водой. И стало еще холоднее. До ночи простояли по горло в воде за плотиками — страх погони был сильнее холода. Страх от настигающих бревен — сильнее страха погони… Ведь поток несущихся лесин нарастал: поднявшаяся на тысячекилометровом протяжении Ангарского понизовья талая воде слизывала сотни гигантских штабелей лесных бирж прибрежных поселков, и новые миллионы бревен врывались в сокрушительное движение стихии… Страх погони заставлял нас двигаться вперед в этом потоке, пробиться через который мы не могли. Но и нагромождения бревен позволили вылезть, наконец, на плотики без угнетающих мыслей о погоне… А ведь эта мысль с каждым часом, с каждым днем становилась мучительнее… И нас никак не успокаивало, что там, откуда мы бежали, всем начальникам было наплевать на то, погибли ли мы в наводнении, или сбежали в то утро…

Втягиваясь в движение завалов, мы, конечно, очень рисковали быть раздавленными: бревна в движении перемешивались будто дьявольской ложкой! Но когда мы выбирались из воды, одежда на нас высыхала к полудню на ветру и на солнце, — солнце–то еще грело! И мы отсыпались на плотиках до позднего вечера. А река унссила и уносила нас все дальше и дальше от страшного лагеря. Дней через десять–двенадцатъ речного пути мы, наконец, смогли — и решились! — пристать к низкому берегу, к которому, как и повсюду на Ангаре, вплотную подходила тайга. Ни до этого места, ни дальше по берегам ночной реки мы не видели огней. А наши запасы еды кончились. Попытки ловить рыбу с плотиков ни к чеиму не привели: кипение воды от гремящих бревен отпугивали все живое в воде. Да и наживка была — сухарные крошки! Мы подтянули наши плотики на сухое место, нашли неподалеку узкий и довольно глубокий лог, укрытый сосняком и ельником. И впервые за эти страшные, холодные и голодные полмесяца развели маленький костер. Какой же это был праздник! В железной кружке, прихваченной из барака, мы по–очереди согрели себе кипятку, наломали в него веточек смородины… Мы блаженствовали — пили горячий и душистый «чай» греясь у жарких углей костра… Ночь мы проспали на земле, завернувшись в мягкую хвою наломанных ветвей елей, подкидывая в костер сухого валежника… Утром, еще раз проверив наши «запасы» мы ужаснулись: у нас оставалось всего пять спичек… Остальные еще в начале пути раскисли и стали негодными. Это было такой бедой, что полдня мы не могли опомниться. И просидели у костра в страхе, что огонь может погаснуть… Но, делать нечего! Нужно было жить и двигаться дальше… Еще полдня мы собирали грибы. Результат нас очень ободрил: грибы оказались свежими, морозами не тронутыми, — вкусными и сытными. Их было множество вокруг. Видно было, что никто никогда их здесь не искал. Кругом желтели заросли брусники. Мы и ее собирали и сушили. Но до ночи мы собирали и тут же сушили грибы. Их у нас набралось за трое суток почти два мешка. Между делом мы отъелись и малины. Ее полными ягод кустами было заполнено все пространство лога. Ранними утрами и вечерами мы ловили рыбу. Червей для наживки было полно. Мы их тоже варили с таежным луком — черемшой. Получалось отменное блюдо. Но рыбы мы наловили сколько смогли съесть и насушить! Десятка полтора рыбин мы зажарили на костре, обернули в листья и бересту. И заложили в мешки. Мы снова были готовы в путь. Эта удача с едой, трехдневный отдых у костра придали нам сил и уверенности, отогнала, страхи, которые нас преследовали постоянно…

И мы; тронулись в дорогу по реке. Какой она будет? Куда приведет? Что станется с нами, куда судьба нас причалит? Об этом мы старались не думать. Мы только стремились вперед, подальше от той недостойной человека рабской мерзости, которая называлась жизнью в лагере. Нет, думали мы, — мы не пропадем, двое молодых здоровых мужчин, двое солдат, многое переживших до плена. Людей, сумевших выжить в ледяной воде, без огня и еды! Выжить уже более полмесяца в нечеловеческих — в звериных условиях!… О, мы были очень самонадеяны!