Беглецы

Зимовье встретило глухим, нежилым молчанием. Никаких следов пребывания мужчин: чисто, прибрано, на вешалке–ветке у печки — пара аккуратно расправленных платьев /одно узнал, цветастое, с воротничком–стоечкой — Ольги Соседовой!/, под столом — женские меховые сапожки–самоделки… В печи чисто тоже: зола аккуратно убрана. Где ей и положено быть — растопка. В тесных сенцах, на замерзшей веревке — тоже замерзшие, заиндевевшие, в куржаке, детали женского белья. Под этим — аккуратно сложенная, нетронутая поленница…

— Осечка, значит. И тут их нет — никого…

— Да где это вы видели, начальник, чтобы эвенки заходили без хозяев в чужие зимовья? У них — или переход до своих, или чум походный… — Это я проклюнулся, разом отойдя полыхавшим сердцем, проволокой натянутыми нервами, уставшим мозгом, — всем своим существом, взбаламученным от нечеловеческого напряжения последних суток… Господь Милосердный! Ты и здесь опередил промысел зла, Ты и теперь упредил его!

— Да уж, конечно… Только «эти» — то тунгусы зашли бы… — Мне показалось, что старшой упирал на слове «эти»… Или показалось?

- - Ну, лады, ребята. Отдохнем — дальше двинемся…

— Я‑то как?

— И ты с нами, парень. Или тебе наша компания не личить?

— Отчего же, компания — что надо. Только вот, мне–то что прикажете делать? Если я пропущу хоть один замер на скважинах, — вся моя «геология» за сезон — насмарку! Это–то вы можете понять?

— Мы все можем. Но и нас пойми: нам пустыми — хоть не возвращайся вовсе, — у нас тоже работа! Ею кормимся. Другой не предвидится. У тебя, вот, детишек нет, вообще — семьи. А у нас — у каждого — по выводку. Теперь, вернемся мы ни с чем. И что? По головке нас погладют? Нам, парень, по голове врежуть — будь здоров! Потому шастаем тут по снегам в тайге. Не для удовольствия ведь? … Ты, все же, скажи лучше: куда те тунгусы делись, двое? Ты подумай, парень. И скажи. Тебе своя судьба дорога, нам — своя, с детишками нашими. Сказал: пустым мне — хоть не возвращайся! Я и не возвращусь пустым. Вот, хоть тебя с собою приведу, свидетеля… Не обижайся. Я тебя не сам нашел. Мне тебя твое начальство выдало. Так. Сказало: этот в тайге постоянно, безвыездно. Никто, значит, лучше его не знает, где, что там делается. Могу понять: тоже не вдали тайги проживаю.

…Только: через три недели, во второй половине февраля 1952 года, вмешательством Симаранова и командой Зенина я был отпущен конвоем во–свояси… Случилось это на фактории Горбилек, куда ловцы, пятерками и все вместе, уже со мною забредали в третий раз за время наших совместных шатаний по таежной глухомани. Измотались мои тюремщики основательно — жалко было на них смотреть. Мне же все путешествие «в никуда» стоило не дорого: все это время я не торопясь шел на лыжах, ничего на себе не нес, успокоился окончательно угадав в пустоте и нарочитой безжизненности всех посещенных нами таежных охотничьих убежишь, означенных на схеме у старшого, хозяйскую руку своих друзей… Они то и были истинными хозяевами Леса размером в «три Франции»….

…В домике на Ишимбе меня дожидалась весть: две косо сходящиеся черточки–зарубки под стрехою. Между ними крестик, — ЧП!… Что–то случилось у Японцев!… Первой мыслью: немедленно поспешить на Борёму! Но… Если там уже побывал «мой» конвой? Что мне там делать тогда? И что вообще мне делать?… Снова заныла разбитая голова, подкатилась тошнота… Нет! На Борёму нельзя. Надо немедленно увидеться с Соседовыми, или с Кринке, если Ольга и Михаил уже в Мотыгино, — прошло много времени, пока я был завязан конвоем! В любом случае, — если кто–то был здесь и оставил знак беды, японцы одни не остались, если… Если их не схватила погоня…

Наша с Волчиной раздольная жизнь в зимовьи у вершины Сухого Пита кончилась неожиданно: пришел Леонард Кринке и сообщил, что на Кировском меня ждет «какой–то врач из Новосибирска» — просит срочно с ним встретиться — Так и сказал: срочно!

Шутка — «срочно!»; сам Леонард шел сюда почти четверо суток — тайга тонула в снегах. Снег по–уши наполнял притихшие низины и подножия гор и напрочь перекрыл пути по рекам. Снегом завалены были редкие перевалы. И если такой опытный охотник и просто могучий человек — Леонард Кринке — шел сюда четыре дня и четыре ночи, то я этот путь пройду, дай–то Бог, суток за шесть…

А человек ждет. А если его послал Слуцкий? Дело тогда, выходит, действительно срочное.

Мы приготовили путевой запас, уложили рюкзаки и, отпарившись в бане, легли спать. Часу в четвертом утра мы двинулись в путь под звездами на Юг. Волчина с сутки шастал где–то — видно, зверя гонял, — захочет — нагонит и нас или уйдет на Ишимбу, домой…