Беглецы

— Зачем же так? Я вот думаю, что именно наши старики с десяток лет назад вынесли на себе всю тяжесть эвакуации, — такой эвакуации! И — ничего, выжили и еще молодцами выглядят, посмотрите.

— «Такой», да не такой! Они эвакуировались «по решению партии и правительства». И шли сюда по хорошо ли, плохо ли, но хоть как–то организованной схеме, да еще и приоритетной, как семьи фронтовиков, или в вашем случае, как работники авиазаводов. А теперь вы устраиваете им не просто другую качественно эвакуацию, а побег, который они совершают вразрез с партийной задумкой, с очень горячим желанием этот побег не допустить, для чего вся сверхсекретность, недоверие даже к собственной системе передачи приказов и инструкций, дезинформация с «очагом» в благословенном Биробиджане и с железнодорожными ветками к скотопрогонникам в безвестных оврагах. Это–то хоть вам понятно?!

Дверь из дома приоткрылась:

— Вы бы в избу вернулись секретничать, конспираторы. Мама уже и печь растопила — шаньги приготовилась сажать… Давайте, давайте! — Совсем молоденькая девушка — Мария Камкова — плотно прикрыла за нами дверь и провела на кухню. — Завтракайте, пока выпечка не изготовится. Отдыхайте. А Отто Юлиусович подойдет — все и образуется.

И правда, вскоре подошел сам Кринке, ночевавший у Геллертов. Завтракали долго — разговор был длинный…

Возможности принять людей полностью зависили от числа упрятанных далеко в тайге, на родовых охотничьих угодьях, теплых зимовий. Которые все нанесены на карты в ГБ. Нигде больше спрятать людей — если, и вправду, их будут преследовать и искать — мы не могли. При том, надо было точно знать, чья таежная изба в этот именно сезон будет пустовать, потому как охота по чернотропу давно прошла и теперь пришел сезон промысла по насту, — соболь и белка в эту зиму были куда как хороши и в достатке: лето щедро залило тайгу ягодой, осень — кедровой шишкой… Знать бы, да быстрее, какими избами–зимовьями можем мы располагать? Этот вопрос беспокоил меня более всех других. Одно дело, прятать по урманам двух беглецов–японцев да тройку немцев беглых: им самим землянку отрыть и дров напастись в чащобах Каменки или Борёмы ничего не стоит. Даже с десяток своих русских укрыть в тайге — проще простого. А здесь — дети, старики… Тех можно хоть на полгода на самоснабжении оставить — люди молодые, да еще военные, или бродяги из бомжей, им тайга — дом родной. А этим?! Оттого я так долго мурыжил Танненбаума: чуял, что без разговора с Отто Кринке не позволю себе взять ответственность за судьбу безусловно беспомощных людей. Что я — сам один — без Аркадия Тычкина, без Миши Соседова, без братьев Отто и Леонарда Кринке? Мало чего стоили бы наши с Толей Клещенко и Ефимом Вышедским добрые порывы. Вообще, вся наша ссылочная амуниция без хозяйской обстоятельности наших друзей. Ведь за ними — знание тайги. Умение пройти ее невидимыми человеку тропами вдоль и поперек. Умение отыскать упрятанное в чащобах жилье, найти воду, пищу впрок спрятанные. И выследить, зверя, поймать птицу, взять рыбу — уметь выжить, попросту, в зимнюю стужу, выстоять в постоянном единоборстве, в войне с бесжалостной арктической природой Края. И после еще «наработать» заготовку — приготовить в покидаемом надолго зимовьи все необходимое для жизни. Всякое случается. Сам ли, или бедолага–таежник набредет, больной или раненый зверем, немощный, недужный на спасительное жилье и найдет там все…

Еще за этими людьми — семьи их с верными и все умеющими помощниками. Огороды с рукотворной зеленью, которая так необходима при долгой зиме. И живность в стайках, без которой никакой таежный житель–семьянин не продержится с ребятишками да стариками.

Еще за таежниками этими злость. Не мелочная — за порушенную когда–то отцову избу в коллективизацию, за корову реквизированную, или за загубленное властью казачье житье вольное, разграбленное хозяйство, нажитое великим трудом предков, пришедших с мятежных Дона или Яика. Но устоявшаяся, спокойная и из–за этого лютее лютой злость на преступную власть, что копится жизнью, которую она все ломит и ломит, все топчет и топчет. Только ни сломить, ни затоптать так и не может. Ей иногда то солдаты нужны чтобы страну спасать, то работяги, чтобы тайгу корчевать и золото брать. Вот тычкины, да соседовы, да кринке то воюют, то золото добывают. И копят зло на власть. И зло это изливается не в пули и дела против власти, но в бесстрашную и действенную жалость к ее жертвам. Жалость активную, без оглядки на «законы», порожденные беззаконием.

Все это и позволяет им, живущим в бесчеловечном мире, всегда оставаться людьми. Потому отцы их и деды привечали беглого бедолагу, кормили его и провожали с миром. Потому и сами они теперь вот, посреди своих собственных бесчисленных забот, добровольно брали на себя еще и новые заботы, новые обязанности, которые не только не могли приносить выгод и достатка, но были чреваты порушением жизни.