Беглецы

— Хе! Он, брат, с эфтим «однем» со свого «шмайсеру» за две сотни шагов — черись бутыльное горло — дно вышибаат. И «лимонку» меж стволов в чернолесси за полста шагов укладаат прямехонькя в жестянку спод «Варенье виноградное, брута тышша грамм». Внаклонку поставить жестянку и, значить, «лимонка» тама… «Одноглазый»! Ты с двумями–та, в таку банку литерну за шагов четыри попадешь? Нет, брат, не попадешь. А он не попадааат, а укладаваат в саму банку! Разница. Чтоб так работать — Пашин карахтер иметь надоть: чтоб чеку вырвав, до счету «четыри» «лимонку» в руке подержать. И навесить на «пять». Чтоб не снутри сугроба, элиф с земли рвануло, а накровом, сверьху… А тут и я со своеми орлами — Сивками—Бурками, эслиф что опосля собачков моех, да опосля Паши останесса… Така работа, брат…

— А было?…

— Было. Чего б не быть? Металл жа, — притяга. Не хуже девкиного заду в оконце банном… Было, да ни разу не проходило: система надежна. И мы здеся — дома у сибе. Тайгой идем без пути, дак, все одно, — кажную лесину могем по–имени, да по–отчеству… Дом. И спротив нас с Пашей тольки здешний можеть, кто в тайге рожжен и понимаат ее. Так он тем боле знаат, эслиф не дурень совсем, что спротив собачьего хедеру нету приему… Тольки сила одна — батальон, обратно, с минометами… Дак, и мы не с ложкою: — он ткнул кнутовищем под себя, где под полостями навалом лежали новенькие «шмайсеры» с приткнутыми «магазинами», тускло отсвечивали пулеметные диски, и желтел баллон… огнемета…

— Арсенал!…

— Работа така, говорю… А твоя? Что у тибе на Ишимбе за дело?

— Наледи.

— Так ведь там — ни партии, ни отряду дажа? Эли кто приходить?

— Пожалуй, никто не приходит. Сам — хожу, бывает. На Горбылек хожу к старикам — на факторию. На Центральный — раз в два месяца, отмечаться к коменданту. И с отчетом — к Симаранову. Ну, по дороге наведываюсь на Вениаминовский, на Кировский, бывает… В магазин.

— В Чинеуле бываашь? Там ведь у тибе «крестнички» по волку–то твому, хозявы собачков–то схарчёных. Не боисси?

— Не привык бояться, не научили. И они же моего Карьку–сохатенка застрелили и сожрали, упыри.

— Ну, этта ты злисси зазря: "'упыри». У их тайга — дом. И зверь, он и ессь зверь…

— Точно, — и волк — зверь…

— Не залупайси, брат. Сохатенок — не волк. От него урону нету. А в тайгу, эслиф он твой, — чего было его пушшать? Мяса все ж… Элиф, Айболит ты, как в дочкиной книжке. Григорий говорил: полна у тибе изба зверья, — и кот, и волк, и лиса была — была лиса–то?

— Ну, была. Не долго, правда, месяца с два.

— Ободрал?

— Зачем же… Я их живыми люблю. А лиса сама смылась… Ну, а соболь… Этот, паразит, кота моего зарезал… Выгнал я соболя.

— Эфтого–то уж точно — ободрать надо было. Соболь все же… Ты в Чинеуле у кого бываашь?

— У Соседовых, — у дяди Миши и тети Ольги.

— Соседовы — хорошие люди.

— Хорошие: гостеприимные, теплые очень…

— Тёплые? Это как же понимать: «тёплые»? Алкаши, что ли?

— Нет! Ну, добрые, отзывчивые. Стараются помочь, даже если не просят их…

Так, с разговорами, через несколько часов вынеслись мы в кромешной темени зимнего предутра на «Больничную сторону» Южно—Енисейска. Редкие огни его завиднелись по–над укрытым льдом и снегами Удереем. Лошади стали, упершись мордами в высокий снежный вал от «клина», за которым угадывалась расчищенная дорога. Тычкин поднялся с кошовки, подал мне руку, а когда я встал на ватные ноги, помог надеть тяжелый рюкзак:

— Дале тибе со мною неззя, дале тибе через Удерей пешим топать. Сам понимаашь, — увидить какой полуношник… А то, я бы тибе до сибе взел. У мине изба просторна. Ну?

— Да, все я понимаю, Аркадий. Я уж и так тебе обязан: без тебя из Партизанска еще полмесяца не выбрался бы! Спасибо. А заночую я у Акцыновых. К ним в любое время можно — такие это люди. А к тебе — тоже ведь увидят какие–никакие полуношники…

— Значить, у Акцыновых загостюишь?… Лады…

Когда лошади взяли вал и кошовка раскатилась на завороте, Аркадий, оглянувшись, крикнул негромко:

— Утречкём, часиков в восемь, ко мне загляни. Не емши, чтоб! У Акцыновых, небось, все из магазину, все куплено, а заработков ихних, парень, не вижу шибких… Так не емши!…

…У Акцыновых меня кормили весь остаток ночи. Аркадий — мой хороший знакомый; художник со школой Сорбонны, был со мною еще в пересыльной тюрьме Красноярска, потом на этапе по Енисею и Ангаре, — в паузке, который, под конец, превратился в «дом отдыха на воде». Мы вместе начали жизнь в Удерее. Он гостил у меня на Ишимбе, писал этюды, ходил со мною на охоту. Людмила, его жена, школы искусств не имела. Но от природы одаренная, впитала мастерство мужа и в чем–то превзошла его. Вместе они представляли собою необыкновенно спаянное любовью и творчеством содружество интеллигентных людей, выше всего ставиших свое призвание. И дети их вырастали подстать родителям…

В восемь утра я явился к Тычкиным. Меня встретила его супруга Леночка, пригласила в избу, где сам Аркадий уже сидел за накрытым столом. Потому, несмотря на мое «сыт по горло», все здесь началось сначала:

— Говорено тибе было — «Чтоб не емши»? Вот, терьпи теперя…