Беглый

Я стал неспешно оглядывать новое пристанище отца. Это была малюсенькая двухкомнатная хрущоба, которая спала и грезила капитальным ремонтом. Гигантская библиотека теперь просто не вмещалась в новую северо-восточную реальность. Книги были повсюду — на старых полках, более подходивших на растопку, на жёлтом пупырчатом полу, по пыльным углам, книгами были завалены паутинные антресоли, стопки книг неровно стояли у кровати, веером лежали на старинном громком холодильнике, толпились на застеклённом луковом балконе. Наиболее провинившиеся экземпляры лежали стопкой на сливном бачке унитаза.

Оглядев эти книги я вдруг представил то несметное количество людей, которые когда-то, оторвавшись от реальности, уходили с головой в белый лист бумаги, портили себе глаза при тусклом свете, терпели лишения и презрение более приземлённых окружающих, и все только от призрачной надежды, надежды на то что их историю, историю, которые они считают неимоверно важной — кто — нибудь да и дослушает до конца. Потом ради этих их похожих одна на другую историй, рубили деревья, печатали книги, книги, книги — так много книг, что теперь казалось в квартирке отца стоит гомон и толчея воскресной барахолки на Тезиковой даче.

Я рванул на себя дверцу холодильника, почти уверенный, что поток печатной мудрости изольётся на меня и оттуда. На решетчатой полке лежал впечатляющих размеров кусок красной рыбы. Уверен, вы видели такую рыбу — в мелкой бронзовой кольчуге чешуи — крикливо-оранжевая пахучая плоть. Холодное копчение. Больше никакой еды в

холодильнике не было. Книг там тоже не было. Все остальное пространство холодильника, с аптечной аккуратностью было заполнено стаканчиками с водкой. Не знаю как сейчас, а тогда делали под водку пластиковые стаканчики, типа тех из каких нормальные люди нынче едят йогурт. А тут вместо йогурта — водка. Срываешь крышечку из фольги и бульк — сотка.

Водка была кстати. Меня мучило неприятное состояние после утренней водки шашлычника и быстрого нагромождения последующих событий.

Воровато оглянувшись на пыльных обитателей отцовой комнаты я рванул водку-йогуртовку за шапку и опрокинул в рот. Залпом не получилось, все сущность моя попыталась вытеснить продукт обратно, и я плюнул на стенку холодильника. Но часть содержимого все же достигла желудка — я в деталях чувствовал путь проделанный агрессивным веществом.

— Водку пьёшь?

Голос отца ласково прозвучал за спиной

— Нет, это ты водку пьёшь — судя по содержимому холодильника

— Ты закусывай давай, закусывай. Вон — рыба есть

В голосе отца появилась нотка гордости, будто это он сам поймал и закоптил внеземную оранжевую рыбину.

— Давай — режь и с хлебом…Луковицу вон почисти. О! Похоже хлеб-то кончился. Отец стал потерянно протирать очки, печально щурясь, будто не хлеб кончился, а умер кто-то очень близкий и для отца дорогой.

— Сходишь в хлебный? Тут рядом совсем.

— Зачем тебе столько водки, пап?

— А у меня, знаешь, система теперь новая. С утра писать сажусь — пью кофе. Кружка. Потом вторая, потом третья. После третей по времени часов десять утра. Кофе уже не действует. И противно. Вот тут стаканчики-то и идут в ход. Очень удобно. Главное — не больше одного стаканчика в час, а то буквы друг на друга запрыгивают.

— Да зачем же тебе эта писанина? Моторчик сорвёшь. Чего ради стимулироваться такой ценой? Ради праха веков — я кивнул на пыльные залежи библиотеки.

— Заказов много. Очень много. Никому не могу отказать. Несут и несут. А откажусь — вдруг перестанут. Мама твоя все забрала. Хочу вот купить квартиру побольше, нам со Василиной.

— С какой ещё Василиной?

— Боже, да вы ведь не знакомы!

Отец рванул в свой кабинет и скоро вернулся с фотографией в китайской пластиковой рамке. По рамке ползли драконы и прочая китайская нечисть. На фотографии была изображена довольно миловидная нимфетка лет семнадцати.

— Дык это, пап, сколько же ей лет то?

— Восемнадцать. Наполовину гречанка, наполовину татарка, представляешь? Василина Ангелопулос! Ангел небесный!

— И вы…это… А где она сейчас?

— В училище ещё.

Отец стрельнул на часы

— Придёт через два часа

— Так она и живёт тут?

Я со мнением оглядел квартирку. Присутствием хозяйки совсем не пахло. Напрочь.

— Моя муза! Ты не представляешь какое это чудо, молоденькая, наивная красивая девушка.

— Почему же не представляю — очень хорошо представляю. Завидую даже! Познакомишь? Отец показал мне кулак.

— Куплю кооператив. Куплю. А добьёт училище — в институт направлю. Знакомства, слава богу, кой-какие остались. А можно и без института. Одну уже выучил на свою голову.

Так что не гнушаюсь теперь никаким заказами. Только мечтаю — научиться бы разделятся на троё. Один — пишет только для себя, для души, для истории. Другой — исключительно за бабки строчит. А третий — преподаёт себе в университете и жизни радуется. С Василинушкой моей — каждая минута в радость.

Ты за хлебом пойдёшь или как?

* * *