Беглый

— Да-да. Добавь в резюме мой огромный опыт отсидки на усиленном режиме. Не забудь также упомянуть строгий режим. Спецподвал ТТ. Этот опыт должен пригодится в офисной рутине. Склонен к вымогательству, побегу и крысятничеству в особо крупных размерах! Возможно, скрытый пидераст.

— Ну зачем же так? Просто добавим шесть — или сколько там?

— Шесть с половиной..

— Ого! Шесть с половиной лет успешно проработал в турецкой строительной фирме в городе Москва. Ты ведь и правда там работал до ареста?

— Не до ареста — до великого новогиреевского винт марафона.

— Твоя проблема — вечно слишком выпячиваешь грязные подробности. Кому сейчас интересна твоя срань? Ну, хорошо. Хорошо.

— А вот спросят они вернулся-то на кой? Из самой Москвы? Идиот я что-ли? Сюда из Москвы возвращаться стоит только по приговору или грузом двести.

— Скажем, ваша фирма просто построила дом, сдала проект и уехала обратно в Стамбул. А они тебе и за жилье типа платили. Вот. Твой контракт кончился! Ты вернулся взять тайм-аут. Всё! Пусть в Анталии ищут концы, если хотят. Там им турки быстро киминли гюрешмек истийорсунуз нарежут по телефону. Турецкие фирмы в Москве позже в финансировании Чечни обвинили, чтоб с рынка вышвырнуть, так что исследователи твоей биографии на кирпичную стену Лубянки и наткнутся.

Ты, Шурик, не идиот. Совсем не идиот. Или такой же идиот как и мой папа. Идиот этот тот, кто вас посадил.

Да-да, забыл вам рассказать, отец Малявина тоже имеет первый сектор Зангиоты в своём блестящем резюме. Хотя не думаю, что он там блатовал или рыскал по периметру в гестаповской робе. Не такой он человек Малявин Александр Соломонович. Потоптал дядя Саша Зангиоту в свое время. В сером строю. Не помню точно за что — то ли за то, что был замначальника Главташкентстроя, то ли просто за то что Соломонович, то ли за то, что молодая и независимая Узбекская джамахирия работала тогда по установке «всех сажать, а там видно будет».

После кропотливой работы над моим новым резюме, очень довольный результатом своего скорбного труда, Малявин ловко накрыл на стол. Он всегда накрывает на стол — кто бы к нему ни пришел, в какое-бы время, мой друг сразу собирает закусон. Быстро — как фокусник.

Его мама божественно готовит. Одно цицебели чего стоит! Разноообразие меню, поглощаемого вольняшками каждый день меня шокирует.

Откупорив бутылку вина, Малявин начинает экзаменовать меня по-английскому. Минут сорок пять, как на допросе в гестапо пытает «хуиз джонс мазер, хуиз джонс фазер».

В конце-концов дает продохнуть. Я похож на боксера после пятнадцати раундов пулеметного мочилова.

— Ну. Ничего так. Не шекспир, конечно, но!

Малявин похрустывает винигретом.

— Проржавел малость — однак поправимо. Все поправимо, батенька! Ржёт.

— Английский и компьютер — твои приоритетные задачи на первый месяц. Программа — минимум. Давай-ка ещё по стаканчику што-ли?

Да и это. Вот адрес. Запиши. Там такой Забейдин Турсуныч есть — у него нет-нет письменные переводики можно урвать. Старик Хоттабыч мценского уезда. Платит, конечно, с гулькин фиг, но налом и сразу. Я и сам у него подкармливался, как отца посадили, потом ещё уроки давал, мебель перевозил. Жутко вспоминать.

Ну давай, будь!

Малявин подмаргивает плакату с молодым Кинчевым на стене, и опрокидывает в глотку стакан вина, морщась так будто саданул самогону.

Набив брюхо и быстро захмелев с отвычки, я отваливаю, стараясь не мелькать лишний раз перед мамой Малявина — тетей Аней. Она только-только начала отходить от зангиотинской командировки малявинского отца.

Да и Ди уже заждалась поди. Злоупотреблять терпением Ди тоже не стоит. Ещё прогонит на ночь-то глядя. Ох уж эта горячая иранская кровь.

* * *

Отношения у нас Ди строятся довольно неровно. Когда минует радость первых трех дней безудержной плоти, незамедлительно наступает «жизнь». А это слово для меня тогда включает безденежье, безработицу, полную зависимость от Ди и ее маленькой вечно капризной дочки, отца которой я видел только раз, да и то на фотографии.

Каждое утро я встаю, завтракаю тем же, что она готовит своей трёхлетней дочке, и быстренько отваливаю из дома. Искать работу. Становится, наконец, человеком.

Вернувшись из Франции сама Ди уже полгода нигде не работает и проедает заработанное там. Поэтому как ни кайфно было бы поваляться после тюряги с недельку просто ничего не делая, такой роскоши у меня сейчас нет. Нельзя лишний раз раздражать ставшую какой-то задерганной и усталой Ди.

— Одно я не пойму никогда в жизни, Ди! Как можно было уже находясь два года во Франции, после курсов в Сорбонне — вернуться в эту задницу человечества?

— Да как тебе, эгоисту, эгоцентристу самовлюбленному объяснишь? Мама у меня тут осталась и доченька моя — Алинюшка!

— Ну дык и вытащила бы их туда, на волю!

— Умничать я позволяю только тем, кто умнее меня. Последние семь лет твоей жизни, дружок, свидетельствуют, о том что ты вряд ли попадаешь в эту категорию. И знаешь, ты только не обижайся, я все ждала когда сам поймёшь, вроде ведь старше Алинюшки моей…

— Ты о чем?