Беглый огонь

Мужик в кресле — здоровенный, взрослый сорокалетний мужик — явственно побледнел, и лицо его обильно оросилось мелким холодным потом. Да, видать, с дедком они встречались накоротке и что это за волчара, знали хорошо… Вот и мне знать надобно; а то вдруг окажется Игнатьич вовсе не ведмедь-шатунок, а Акела — вожак стаи? И за мною, ко всем прочим, еще и бригада ветеранов-пенсионеров спецназа увяжется, бегай от них?!

— Правда отпустишь? — спросил второй.

— А что, сильно похож на душегуба?

Мужик только глазками заморгал: видно, я был похож.

— Я здесь случаем, как пришел, так и уйду.

— А чего в смирновском доме делаешь?

Ага. Вот так и доведется познакомиться посмертно: значит, фамильица покойного — Смирнов.

— Коньячок пью. И мяском закусываю. По стаканчику примете?

Не дожидаясь их особенного согласия, налил каждому по полновесному стакану спиртяги, слегка разбавив водичкой. Мужики косились на мои приготовления так, будто воочию узрели привидение, причем с напрочь съехавшей крышей.

— Не боись, отцы, травить не стану.

Развязал каждому руки, выдал по стакану. Никаких особенных сюрпризов я от них не ждал, тем более со спутанными ногами не очень и распрыгаешься, особенно когда обидчик, то есть я, уже доказал свою распорядительность в обращении с колотушкой, теперь покоящейся рядом на диванчике. Ну а для пущей убедительности и ружьишко осталось у меня под рукой. Чего им рыпаться на пулю? Никакого резону, по правде говоря.

Плеснул себе — коньяку, поднял посудину.

— Ну что? Как говаривала проститутка в одной комедийке, за наше случайное знакомство! — не без пафоса произнес я. И опрокинул свой коньячок.

Мужики тоже долго ломаться не стали: один за другим маханули семидесятиградусного спиртягу влегкую, привычно, отдышались. Потом один молвил:

— Закурить бы…

— Смолите. Меня зовут Игорь, — соврал я.

— Василий, — произнес тот, что сидел ближе. Добавил с неясным смешком, кивая на напарника с лицом, изрытым когда-то юношескими оспинами:

— А этот, покоцаный, Колян.

Мужики повозились по карманам, задымили «примкой». Я тоже полыхнул спичкою, закуривая, и, обозрев как бы со стороны легкую странность ситуации хмыкнул:

— Хорошо сидим. — Помолчал, добавил:

— Вот что, отцы, вы, выражаясь по-ученому, стрелку проиграли вчистую, вам и ответ держать. Слушаю.

Хмель настиг первым Василия.

— Да какой на хер ответ! Не знаю, кто ты деду, а только сволота он. Сука и пидор!

Кто бы спорил, но не я. А Василий уже завелся в пьяном запале:

— Ты можешь жилы из меня тянуть, а Смирнова я достану! За вышку под падлу пойду, но достану!

— Чего так? Насолил шибко? Василий потупился: говорить не говорить… Тут вступил Колян:

— Да чего там, — маханул он рукой. — Вчера этот потрох сучий девку вот его, — кивнул на напарника, — снасильничал.

— Ну?!

— Вот те и «ну»! Уж не знаю, кто ты, паря, будешь, блатной или бандюган, а тока по всем понятиям — беспредел это! На любой зоне за это старого пердуна раком поставют: девке одиннадцать лет всего!

Папашка Василий сидел такой, что на него смотреть было жалко. А Колян продолжал:

— Гулевал он с чегой-то: накупил в «Америке» всяко-разно, погрузил в свою мотоциклетку… А Олька Васькина как раз с магазина шла. Вот и приманил, старый козел, шоколадкой! Посадил в коляску и — в лесок.

— Так чего ж вы вчера не наехали? Могли бы и с милицией, раз такое дело…

— Да Васька сам сед ни только узнал. — Колян вздохнул. — Видать, молотило у дедка немаленький, девка болеет, за живот держится… Наська, Василия жена, и пристала к ней седни с ранья, что и как… Ну девка и раскололась: дескать, дед Смирнов шоколадку ей дал, а потом велел трусики снять и с писькой его играться… А уж потом… Тьфу, сволота! — сплюнул Колян. — Удавить такого мало!

Детки, они ж до сладкого охочие, вот и польстилась на шоколадку… А зарплату мы год не видали, а от картохи той с души воротит…

Василий слушал другана и не замечал, как слезы катятся одна за другой по лицу. Скверно, когда мужики плачут. Совсем скверно.

— Я предлагал Ваське сразу в ментовку заяву подать, на зоне ему за эти художества очко бы весь срок рвали! Да… — Колян махнул рукой. — Времена нынче — то ли посадют, то ли отмажется, а девку навек ославят. Этот Смирнов не простой дедок… Вот мы и решили сами: прийти втихаря и удавить.

— А чего не явно? Вкатили бы картечи из ружьишка…

— Да? Сидеть за старого тоже охота невелика. А так — придушили бы тишком да дом его подпалили: поди доказывай! А еще… На дедка не очень-то рогом и попрешь: как-то селивановские на него возбухли, так он шестерых пораскидал, что котят, да еще кому ребро, кому руку поломал… Такого шатуна только засадой и взять можно… — Колян осекся вдруг, глянул на меня жалко, заопасавшись, что слегка разбавленный спиртяга сыграл с ним злую шутку: разболтался он, а теперь этот и сдаст его Игнатьичу с потрохами…

Ладно, мужики — не бойцы, но хоть попытались! А что до Ольки этой, так не задержись дед с ней, не выпутаться бы мне из тонкой капроновой паутины!

— Вот что, мужики. С дедом вам расчеты больше чинить не надо.

— Да? Это по-каковскому же решению?

— Кончил я деда.

— Как — кончил? Убил?