Пролог

В резервации Форт Бертольд Северная Дакота умирала белая женщина. В добротном бревенчатом доме собрались ее дети, внуки и те, кого она когда-то учила, а потом учила их детей и их внуков. Возле нее стоял патер, принявший последнюю исповедь умирающей, исповедь человека не сожалевшего ни о чем, не отрекающейся ни от одной минуты своей необычной жизни. Она не желала предавать ни свое горе, ни своих ошибок, ни даже своих врагов, которыми жизнь одарила ее в полной мере. Были трудные дни, дни лишений, дни, когда она умирала от ран, голода и тоски... ах, сколько раз ей приходилось умирать, но смерть все не желала забирать ее, обходя стороной. Она познала как глубокое горе, так и незабываемое счастье, верную дружбу и слепую вражду. Она знала нищету, знала и беспечную жизнь в роскоши. Все было. Но через весь ее нелегкий жизненный путь светила яркая звезда большой любви, что сияла ей и сейчас в минуты смерти. И женщина улыбалась тихой светлой улыбкой, видя ее отблеск в лицах своих детей и внуков.

Сдержанный, успешный мужчина в дорогом костюме, что сидел у ее постели, держа умирающую за бледную сухую руку - ее сын. Как же он похож на свою мать. Осенний Лист и Широкое Крыло могли бы гордиться им. А ее дочь... еще такая прекрасная в дни своей уходящей молодости. А внуки... Их черты напоминают того, кто так дорог ей и кто давно ушел за далекий предел, откуда нет возврата. Скоро, скоро она встретиться с теми, кого никогда не забывала, и к кому всегда стремилось ее сердце. Они ждут ее... Скоро... Но ведь и здесь она оставляет тех, кого любит, чья тихая скорбь и тоска не отпускает ее. Она с бесконечной любовью смотрела на дорогие ей лица... Что ж, они уже давно могли обходиться без нее, а она душой рвалась к тем, кто оставил ее одну с опустевшим сердцем, но с душой полной верой и любви. Для нее они не умерли, и память о них всегда поддерживала ее в трудные минуты одиночества. Сын видел, что она торопилась, понимала это и дочь, их тоска и боль вечной разлуки сдерживали ее порыв, не отпускали. Неразумные. Она всегда будет с ними до тех пор, пока они помнят ее.

Вдруг стоящие возле ее кровати расступились, давая дорогу старику настолько дряхлому, что его вели под руку его сын и внук. Кто-то поспешил пододвинуть к кровати стул, на который его осторожно усадили. Дряхлость и годы не пригнули спину этого индейца, и он сидел сохраняя горделивую осанку. Его темные глаза смотрели прямо на умирающую. На его плечах покрытых истертой фланелевой рубашкой лежали седые косы. При появлении старика, глаза умирающей зажглись огнем, словно жизнь снова начала возвращаться к ней. Он чуть шевельнул рукой и прежде чем заговорить, пожевал запавшим ртом. В комнате стояла почтительная тишина. Никто не смел произнести ни слова. Эти двое прощались. Умирающая ждала, смотря на старика с тихой грустью. Ее кожа была почти прозрачной, светлые глаза кротки и мудры, улыбка ласковой и понимающей.

- Уходишь... - собравшись с силами, проговорил старик.

Его лицо с глубокими морщинами не дрогнуло, и не понятно было сожалеет он о том, что эта женщина умирает или просто констатирует печальный факт.

- Ухожу... - прошептала старая женщина. - Великий Дух позвал меня...

- Да, - склонил голову старик. - Но прежде чем ты ответишь на Его зов, вспомни день, когда я убил тебя.

Умирающая закрыла глаза. Да... именно с того дня началась ее жизнь.

Часть 1

Меня не интересует где, что и с кем ты изучал. Я хочу знать, что поддерживает тебя изнутри, когда все вокруг рушиться.

Вождь племени Ория.

Обоз фургонов был уже недалеко от форта, в каких-то жалких три мили, когда на него с дикими воем напали сиу. Фургоны не успели развернуться и встать кругом. Белые, поверившие было, что им несказанно повезло добраться до форта целыми и невредимыми, открыли беспорядочную стрельбу, прикрывая всадника ускакавшего в форт за подмогой, но верткие краснокожие ускользали от нервных выстрелов их ружей, прячась за лошадьми. Перекидывая свое тело с одного бока лошади на другой, они умудрялись из-за шей своих скакунов обстреливать обоз. Гибли растерявшиеся обозники, что не успели найти укрытие, тогда как у индейцев падали только лошади. Но и лишившись их, краснокожие умудрялись, обрезав упряжь, уводить фургонных лошадей. Осажденные еще отстреливались, надеясь на помощь из форта, когда вдоль фургонов проскакал краснокожий, в своей устрашающей раскраске похожий на дух смерти. За собой он волочил тело убитого гонца посланного за подмогой. Теперь, упавшие духом осажденные, отчаянно защищались уже из страха плена у краснокожих. А он означал, что умирать они будут долго и мучительно и это придавало обреченным упорство, но стрельба становилась все реже, пока не утихла совсем.