Белая

Старик был доволен, пленница много спала и послушно ела похлебку из мяса. Он не очень церемонился с ней, тыкал корявым пальцем в рану и качал головой. Отводил ее к лохани в которую она справляла нужду и поддерживал за плечи, что-то бормоча и хихикая, потом снова отводил обратно. Эти походы к лохани изматывали девушку, и она понимала, что ей не удастся сбежать до холодов. Но о том, чтобы провести здесь еще и зиму было невозможно даже подумать, это было просто неприемлемо. Она не выдержит. Она ненавидела себя здесь. Ей казалось, что она покрыта панцирем грязи, а волосы стали жесткими словно пакля, к тому же голова нестерпимо чесалась. Хотелось воды, горячей ванны. Хотелось чаю, кофе, хотелось чистой батистовой сорочки и воздушного платья, а не грубой рубахи из потертой кожи в которой она лежала. Ей хотелось почувствовать свежесть белоснежных накрахмаленных простыней. Тяжелая шкура, которой она укрывалась, давила, под ней было душно, к тому же она воняла и у выздоравливающей возникло подозрение, что в ней полно блох, потому что тело ее иногда нестерпимо зудело. Она потеряла счет дням. Как-то старик склонился к ней не со своей всегдашней миской с мясным бульоном, а с алюминиевой кружкой. Девушка повернула голову на знакомый запах. Кофе? Он принес ей кофе? Она недоверчиво смотрела на старика, а он поднес кружку к ее губам и она жадно глотнула. Кофе оказался отвратительным, но девушка заплакала от счастья. Когда на следующей день ей очень захотелось к лохани, ни старика, ни лохани в палатке не оказалось. Она лежала глядя на открытый клапан типи через которое виднелось небо и собиралась с силами и духом, чтобы подняться. Какими бы отсталыми существами не были те, к кому она попала в плен, они все же не справляли нужду в своем жилище, хотя она не удивилась бы обратному. Она поднялась, добрела до выхода из палатки, откинула полог и выбралась наружу. Когда девушка выпрямилась, у нее закружилась голова, и она постояла немного с закрытыми глазами, приходя в себя и кутаясь в одеяло.

В пыли грызлись две облезлые худые собаки. Вокруг беспорядочно поставленных палаток, простиралась бесконечная пыльная степь, поросшая пуками жухлой и жесткой бизоньей травы. Сидевшая на корточках перед костерком индианка подняла на нее глаза от котла с густой похлебкой, от которой исходил густой мясной запах, с любопытством глядя на нее. У ног индианки лежала шкура только что ободранной собаки, чья голова валялась неподалеку. С ней увлеченно играл обросший нечесаный чумазый ребенок. Мимо прошел дикарь, ведя на веревке двух коней. На него даже смотреть было неприлично, так как на нем имелся всего лишь фартук прикрывавший нижнюю часть тела. Кожа дикаря влажно блестела, а с длинных волос стекала вода. Он не обратил на бледнолицую пленницу никакого внимания. Кони встряхивали влажными гривами. Пошатываясь, она побрела к чахлым кустам, чувствуя на себе пристальный взгляд индианки. Через какое-то время она вернулась обратно к своему типи. Забравшись в него, она легла на отведенное ей место и бездумно уставилась на кожаный полог палатки. Все, что случилось с ней, ее плен и ранение было просто отвратительно, все казалось так безнадежно, а от безысходности хотелось умереть. После того как она дошла тот десяток шагов до кустов, она страшно вымоталась, а степь вокруг не имела конца, если не считать ту не видимую полоску, где ее край смыкался с небом. Но и мысль, чтобы перезимовать в палатках дикарей, она брезгливо отбросила. Лучше погибнуть, попытавшись сбежать отсюда, чем влачить жалкое существование, презирая себя в этом убожестве с грязными аборигенами, лиц которых и различить-то невозможно. От отчаяния она тихо заплакала, потом пролежала весь следующий день, равнодушно глядя в полог. Старик ничего не замечая, сидел у очага, либо что-то бормоча себе под нос, либо дремал сном человека уставшего от жизни. Ей снова пришлось встать, чтобы выйти. От вонючего дыма трубки которую старик все время курил, у нее разболелась голова. Выбравшись из палатки, она увидела все ту же индианку, сидящую у костра, разговаривавшей с другой женщиной на плечах которой лежала кружевная шаль, некогда принадлежащая ей. Не прерывая разговора, обе вскользь посмотрели на бледнолицую, бредущую к кустам. Видно было, как пленницу шатает от слабости и, не смотря теплый осенний день, зябко кутавшуюся в дырявое одеяло.