Белая борьба на северо-западе России. Том 10

– Пить. Дайте пить.

– Где я ночью пить достану в поле?

Зеленое поле, вдали лес, и в горле горячее дыхание. Согнувшись, рядом бежит солдат. Он выпрямился, выронил винтовку и упал, откатилась фуражка.

– Вперед, вперед, ура!

Заколыхалась под ногами трясина, выступила вода. За кочками залегли. Обтер затвор и всунул обойму, нужно переставить прицел. Размахнувшись, ударил кто-то палкой по спине.

– Это прикладом. Но они ведь далеко, в лесу.

Ночь, вздыхают пушки, идет далекая стрельба, скрипят подводы, на небе белые звезды.

– Что мы стоим?

– Там бой, слышишь?

На лице рука – того, кто лежит рядом. Она холодная.

– Подводчик, руку убери!

– Господи, бросить все и бежать!

– Подводчик, руку убери!

Грохоча вертятся колеса – большое черное, маленькое блестящее. Напряженно гудит ремень и шипит. И так без конца, и вдруг пропало.

– Слава богу, выехали на дорогу.

– А куда мы идем?

– В город.

Да, рука, она холодная, и ее нужно снять с лица. Тот, кто лежит рядом, умер.

– Подводчик, руку убери!

Ухватились руки за жесткую траву. Небо, как в детстве, голубое. Выдвигая винтовку вперед, отползает солдат в зеленой шинели. Тонкий, точно на нитке, слышится стон, кузнечиками чиркают пули.

– Разбили их, теперь им не удержаться.

– Нам все равно, только бы в подводах не угнали.

– А все-таки.

Солнце заходило в крови, ветер кучил облака, вставал туман. Чавкнула, чмокнулась сочная пуля. Скованы ноги, свинцом налита грудь, пальцы перебирают стебельки.

– А-а-а.

Тот, кто лежит рядом, умер – один, в темноте. Жабой подпрыгивает на лице холодная рука.

– Подводчик, руку убери!

Серый душный коридор, а за ним провалом пустота или Бог. Хорошо, если светло и женщина держит руку и смотрит в глаза.

– Подводчик, руку убери!

Качнулась и снова упала холодная рука. Аипкая кровь связала рот и заструилась по губам. Раскаленные гвозди разорвали бок. Испуганно обернулся подводчик и дернул вожжами. Застучал камнями распоясанный мужик. Часто, часто.

Темно, фыркает лошадь. В ночи вырезаны золотые окна, как глаза. Пересохли губы, тяжело дышать. К подводе подошли, заговорили далекими, глухими голосами.

– Двоих привез.

– Один помер дорогой, другой был жив.

– Осторожней, под ноги бери.

Холодная рука скользнула по щеке и бессильно упала, качнулся сапог с приподнятым носком. Это был тот, кто лежал рядом, он не имел лица. Теплым дыханием обдала лошадиная морда, свет окутал глаза.

* * *

Над изголовьем склонилась сестра. Белеет косынка, совсем близко темные глаза. Она улыбнулась:

– Легче стало?

– Хорошо, сестрица.

Хорошо лежать в белых мягких подушках, лежать без дум. Закроешь глаза, и что-то струится, кружится, как пылинка в солнечном столбе, и кажется, что кто-то сучит длинную нитку веретена. Только крюк мешает, черный крюк посередине потолка – все смотришь на него. И ночи страшно, ночи, когда щемит, ноет бок, когда тело горит, когда стонут кругом и уносят завернутые в белые простыни тела. Но ночь проходит, наступает утро, и все стихает – только крюк по-прежнему чернеет.

– Слыхать, большую победу одержали ваши. Войну, может, кончать скоро. Дай им Бог, а то житья не было при красных – спички и те по карточкам выдавать стали. Да хорошо, давали бы, о прочем не говорю.

Это нянька. У нее морщинистое лицо и заскорузлые ладони. На соседней кровати тяжело заворочался раненый и приподнялся на руках:

– За Россию умираем.

– Нельзя вам, ложитесь.

Идет обход. Толстый шумный врач в белом халате наполнил собою палату.

– Ну как, все здоровы?

– Все.

– Молодцы!

– Дайте закурить, господин доктор.

– Курить нельзя, а вот коробочку от папирос – подарю. С картинкой.

У соседней кровати он остановился. Нагибаясь, вполголоса заговорил фельдшер:

– Ранение в живот, тяжелый случай. До вечера.

Они прошли дальше. Там раненый офицер, он перешел от красных. Молча лежит он часами, беспокойно водя рукой по груди. Когда совсем тихо, слышится бред солдата в углу о гнедой кобыле:

– Запахать нужно, будет мороз.

Сумерки вползают в окно, синеют стекла, по углам роятся темные тени. Исчез крюк, и вспомнилось бессмысленное слово. Кровать качнулась и поплыла.

Вдруг вздрогнуло тело. Яркий свет горит, стоны, громкие голоса.

Веет холодом в раскрытые двери, и выносят носилки.

– Няня, что случилось?

– Отходят ваши.

На соседней кровати в смятых подушках лежит пожелтевшее обточенное лицо.

– Отходят, няня?

– Отходят, отходят, милый, давай одеваться. Снарядов, сказывают, нет, или подкрепление не пришло. Нам эти дела непонятны. За шею обними меня. Не дал вам Бог, скоро и тебя возьмут.

В дверях столпились солдаты, толкаясь и шумя, схлынули разом. Кто-то, подняв руку, крикнул:

– Последняя подвода уходит, кто может – иди пешком.

Вскочил раненый, выбежал на середину, уцепился за стол, пошатнулся. Его подхватили, уложили, держали.

– Я сам дойду, пустите. Пустите меня.

– Всех возьмут, никого не оставят.

– Яс краю сяду, боком. Мне бы только опереться рукой.

Холодно, кто-то стонет в углу. Закрыты двери. У стола сидит нянька, подперев ладонью лицо.

– Няня, скоро за нами придут?

– Скоро.

Глухо пробили часы в коридоре. Раз.

– Скоро, няня?

– Скоро.

Открылась дверь, беззвучно вошла сестра. Стала в ногах.

– А эти?