Белая молния

Оба они смотрели на Косой бор, который едва просматривался из-за низких туч. У Стороженкова потускнели глаза, весь он как-то сник, словно бы только сейчас, сию минуту, обнаружилось то, что он тщательно пытался скрыть от друзей и командиров.

Не отрывая тревожного взгляда от бора, Стороженков подавленно процедил:

— Косой бор я во сне вижу. И все время в него врезаюсь. Как Еремеев…

Все вокруг замерло. Стихли на земле люди, машины, самолеты, не поют птицы, оборвался турбинный клекот в небе. Будто бы все прислушиваются, что он скажет еще.

А Стороженков облегченно вздохнул. Подвел наконец черту своим страданиям. Начистоту так начистоту. И теперь его уже ничто не мучило. Он словно бы передал свои муки и свою тревожную судьбу в руки Зарубину. Вот, мол, теперь и решай, командир.

Зарубин не ожидал, что вдруг так обернется начатый им разговор. Хотя и настойчиво спрашивал летчика, но сам не верил, что тот мог бояться. Думал, мешает ему что-то другое, может, даже со здоровьишком нелады. Словом, всего ожидал, только не того, что услышал. Но больше всего его поразило то, как круто могут пойти в рост семена боязни и страха.

— Да все это чепуха, сущая ерунда! — горячась, начал он разубеждать Стороженкова. Зарубин готов был излить целую тираду: для всех, мол, путь в небо тернист и коварен. Разве он сам не шел к пилотским радостям через сто потов и разочарования? Но ничто же его не остановило. Шел и шел… Позади оставались всезнайки, выскочки, разуверившиеся в самих себе пилоты. Кто-то из них потом получал высокие должности и чины, вращался в высших сферах. Но они уже никогда не поднимались в небо, не знают высшего пилотного счастья.

— Чепуха все это, — повторял Зарубин, еще надеясь, что Стороженков наберется мужества переломить себя. — Полк вон как летает! Никому же не снится этот чертов бор.

— Да нет, товарищ командир, — упавшим голосом подтвердил Стороженков, еще более обнажая свое удрученное состояние.

Он смотрел на Зарубина растерянными глазами.

— Да что ты мелешь? Веришь ли ты в это сам, подумай…

С тяжелым чувством смотрел Зарубин на обмякшую фигуру Стороженкова. Посулил ему в тайне держать разговор, но как же быть теперь, когда воочию видно — не быть калине малиной. Великодушие тут не спасет — вредная штука. Великодушие может только погубить летчика. С горьким недоумением Зарубин вспомнил золотое правило мудрецов: так гни, чтобы гнулось, а не так, чтобы ломалось. Теперь вот решай, взваливай на себя судьбу пилота. Ты командир, ты за него и в ответе. И Зарубин впервые почувствовал, как беда летчика незримо становилась его личной бедой.

Не отводя от Стороженкова похолодевшего взгляда, он осторожно сказал:

— Вот что, Стороженков, может быть, тебе в винтомоторную, а? Как-никак на борту два летчика да еще автопилот… И в винтомоторной авиации кому-то надо служить. Переходят же туда другие… Подумай.

Стороженков оцепенел. Он не мог выдавить из себя ни слова. Он лишь тяжело вздохнул.

— Правильно, с ответом не спеши, — продолжал Зарубин. — Мой совет такой: взвесь все как следует. Подумаешь — приходи с рапортом.

Потом Зарубин представил себе, как к нему явится Стороженков. Не войдет, а влетит. Разгоряченный, обиженный, уязвленный до глубины души: «Никакого рапорта писать не буду. Никуда из своего полка не уйду. Я летчик-истребитель, и никто не отлучит меня от этого чудо-самолета. Никто!»

Зарубин вышел бы тогда из-за стола: «Вот это я одобряю. Одобряю, мой боевой летчик-истребитель!» Эта встреча виделась ему светлой, окрыленной, как сам полет. И Зарубин ждал Стороженкова. Ох, как ждал! Ведь сам он поступил бы только так, а не иначе, случись с ним подобная история.

Стороженков пришел к Зарубину через два дня. Ни слова не говоря, подал рапорт, совсем не веря тому, что с самим происходило, и еще на что-то надеясь…

И вот Стороженков ведет транспортный двухмоторный самолет. В авиации его называют воздушным кораблем. Спокойно сидит за штурвалом, по-хозяйски следит за приборами, время от времени поглядывая за борт. Зарубин восхищается: летает Стороженков! Летает! И к нему приходили мысли, которые оправдывали и его, и Стороженкова. Не всем же поспеть за стремительным двадцатым веком. Не у каждого психика успевает перестроиться, прийти в соответствие с бурно развивающейся научно-технической революцией. У кого-то могут быть и срывы, будь он кем угодно. Но в жизни всегда можно найти человеку место по душе.

Дождь и серая рвань туч остались позади. К земле все чаще и чаще пробивались солнечные лучи. Они выхватывали из дневной сумеречности то речку, то лес, то населенный пункт со сходящимися в нем дорогами. Скоро небо совсем очистилось, горизонт открылся, и вдали показался Косой бор. Белые домики, летное поле с серой посадочной полосой, полустанок и «сержантская тропа». Вдали возвышался и косо, под острым углом, уходил за горизонт сосновый лес. Стороженков энергично снизился и уверенно зашел на посадочный курс.