Белая молния

«Находясь в зоне пилотирования, почувствовал на самолете зуд. Доложил капитану Ермолаеву и прекратил полет. Лейтенант Курманов».

Техник, маленький, черный от солнца и ветра, одни только глаза белесо сверкают, метнулся на рулежную дорожку, встал лицом к самолету и вскинул кверху руки, скрестив их над головой. Ермолаев увидел его, и в ту же минуту двигатель захлебнулся и стих. Выключив двигатель, Ермолаев торопливо спустился из кабины на землю и еще больше вскипел:

— Что натворил?! Что натворил?! Раз слетал и самолет на прикол поставил. Планы, налет — все горит. Из-за одного горит.

Ермолаев резко махнул рукой и метнулся к полковнику Дорохову.

— Товарищ командир, разрешите облетать самолет. Не можем же мы упускать день. Целых две смены. Две смены! Сколько бы налетали…

Дорохов верил Ермолаеву как самому себе и относился к нему с особым почтением. Ермолаеву что ни поручи — все будет исполнено, только скажи — что ты от него хочешь. И потому слова и мысли комэска были сейчас словами и мыслями самого Дорохова. Эскадрилья вырывается вперед, близка к намеченному рубежу, скоро во всей дивизии станет первой. Ермолаеву дорога каждая минута, и он ведет самое настоящее сражение за время. Но с ответом Дорохов медлил. Он приподнял кверху кустистую бровь, и Ермолаев догадался: в чем-то он сомневается.

— Я же сам, товарищ командир, сам облетаю, — убеждал он Дорохова.

— Да, наш удел пахать небо, а не землю, — вроде бы соглашаясь с Ермолаевым, сказал Дорохов, опуская вниз бровь.

Ермолаев загорелся. Полетит! Сейчас он докажет Курманову — мурашки у него по спине бегали, а не зуд по металлу.

Но у Дорохова вновь подскочила бровь.

— Знаешь что, Петрович, тут с инженером решать надо. Без его «добро» не полетишь. Понял, да?!

Ермолаев, не теряя надежды, разыскал инженера.

— Вот закрутил Курманов, вот закрутил. Упрямится, а что соображает…

— Э, не скажи, Петрович. Тут еще разобраться надо, — проговорил инженер.

На другой день на разборе полетов инженер докладывал: «Задал нам лейтенант Курманов работы. Но слух у него оказался тоньше музыкального. Вот что значит летчик-инженер».

Лейтенант Курманов недолго задержался в эскадрилье у Ермолаева. Его назначили командиром звена в другую. Оттуда он уехал в академию, а вернулся опять к Ермолаеву, но уже заместителем.

Со временем Дорохов стал замечать — не во всем Курманов понимал Ермолаева. Тот говорит ему одно, а этот частенько пытается гнуть свое. Особенно они не находили согласия в планировании полетов. Раз Ермолаев не стерпел:

— Смотрю я — не ценишь ты настоящих пилотов. Эскадрилья тебе, что ли, не по нутру?

— Эскадрилья что надо, — ответил Курманов. — Летчики, как патроны в обойме — один к одному. Только вот бороды почему-то не носят, а пора бы…

— Какие бороды? Какие бороды! Чего городишь… — вскипел было Ермолаев, но будто споткнулся о холодный взгляд Курманова и перешел на шутливый тон. — Ты, оказывается, байки сочинять мастер. Ну мастер, ну мастер.

— Зачем сочинять: все перед глазами… — невозмутимо продолжал Курманов.

Ермолаев помрачнел.

— Что перед глазами? Что? Отличная эскадрилья. О нас пишут в газетах, хвалят на собраниях. Чьи портреты выставлены в Доме офицеров? Наших летчиков! Почти все асы. Блестящие пилотажники.

Курманов внимательно слушал комэска и упрямо высказывал свое мнение.

— Конечно, асы! Как загнали их в одну обойму, так они там и сидят. А между тем иной полигонную цель поразить не может, теряется в обстановке, близкой к боевой. А вот пилотировать — пожалуйста. Чего стоит такой пилотаж?! И разве не видите — за их спинами молодежь вянет.

— Кто вянет? Кто вянет? Назови хоть одного…

— Да хотя бы Лекомцев.

Ермолаев неопределенно улыбнулся.

— Нашел тоже пилота… Да и он годик-другой полетает и войдет, как ты сказал, в обойму.

— Годик-другой? А боевая тревога может быть завтра, сегодня, сейчас. И она для всех. Всем надо взлетать, и всем вести бой. Молодые рвутся в небо. Передержишь кого на земле — остудишь порыв и потеряешь будущего аса. Не так, что ли?

Курманов назвал сразу несколько фамилий молодых летчиков, которым незамедлительно надо открыть дорогу в небо. Ермолаев попытался прекратить разговор.

— Ну кто тебе мешает — открывай дорогу, взлетай, веди бой, — сказал он, как бы соглашаясь с Курмановым.

У Курманова вытянулось лицо, скулы заострились, в глазах сверкнул холодный блеск.

— Перестраховщики мешают, — сказал он тихо, тщательно выговаривая каждое слово. — Достигли уровня и успокоились. Повторяют пройденное. А из-за них иным летчикам нет хода в небо, из-за них облака мхом зарастут.

Ермолаев в ответ энергично махнул рукой. Не хочет, мол, Курманова слушать. Сделал официальный вид и строго сказал:

— Вот что, Курманов, с перестраховщиками давай борись. Борись, воюй, а эскадрилью не трогай, не ты ее создавал… Не ты! И оценку ей дают свыше… Свыше видней!