Белая ночь

-- Совершенный вздор! -- крикнул художник, который не садился с самого начала и все время презрительно покачивался на ногах. -- И довольно. Никакого наследства нет. Если хотите знать, мы пришли к вам совершенно случайно, с улицы, и находимся здесь только потому, что вы живете в пятом, а не в четвертом этаже. Да-с. Как вам понравится этот довод?.. Например, с точки зрения устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями?..

И хозяин, и гости уже стояли посреди комнаты, и Ключарев, не давая опомниться адвокату, кричал:

-- Послушайте вы, господин с великолепной бородой! Неужели вы думаете, что один человек может прийти к другому только тогда, когда ему нужно делить наследство, поправлять испорченный желудок или пломбировать зубы? Или -- когда ему пришлют по почте приглашение на чашку чаю, или -- когда он прочтет в календаре, что сегодня день Веры, Надежды, Любви и премудрой матери их Софии?.. Вот вы учились в университете, а потом лет двадцать сталкивались с людьми, видели их на высоте благополучия и на расстоянии одной минуты от петли, мирили и ссорили, утверждали в правах на чужие дома и капиталы и лишали их этих прав, являлись в разные квартиры, как добрый гений и описывали в этих квартирах последнюю сковороду и кочергу... И неужели, вторгаясь за те деньги, которые вам платили, в чужую жизнь, вы не подслушали и не подсмотрели иных интересов, кроме продаж, залогов, взысканий и дележей?.. Почему, когда к вам приходят люди, вы считаете своим долгом приглашать их к письменному столу и держите наготове карандаш?.. Сознаете ли вы весь ужас, мелочность и пустоту вашего существования?..

-- Что такое? По какому праву? Да вы с ума вошли! Как вы смеете! -- кричал на него в свою очередь адвокат, -- черт знает что! Попрошу замолчать и оставить меня в покое!

-- Ужас и пустота! -- в каком-то забвении твердил художник, -- пустота и безысходная проза, плюшевые портьеры и персидские ковры, собственные лошади и автомобили, горение бензина в автомобилях и никакого горения в душе. Любил в последний раз пятнадцать лет тому назад, плакал в последний раз на первом курсе университета, евангелие и библию перелистывал в последний раз в шестом классе гимназии, писателей и поэтов не знает даже по именам, о смерти думает, как о последней странице приходо-расходной книга, на природу смотрит с точки зрения ревматизма и демисезонного пальто!.. Что вы мне тычете в нос вашим "замолчать"!.. Если вам неприятно слушать, позовите швейцара и велите вытолкать нас вон... Что такое Константин да Константин! -- накинулся он вдруг на Гордеева, -- не желаю я успокаиваться, и к черту! Не нужно мне вашей воды. Кушайте ее на здоровье сами. Заберутся по уши в пошлость, и потом считают каждого, кто крикнет им: "опомнитесь, довольно!" сумасшедшим или больным. К черту-с!

У адвоката уже не было на лице никаких признаков гнева, и он стоял посреди кабинета со стаканом воды в руках, просительно глядел на Гордеева и точно ждал, когда художник кончит говорить. Из двери в зал, стараясь оставаться в тени и улыбаясь, смотрела красивая, молодая женщина, в пышном капоте с голыми до локтей руками, а в дверях прихожей испуганно суетилась горничная в чепце.

-- Извините пожалуйста, -- тихонько говорил Гордеев, -- мы сию минуту уйдем. Я служу в акцизном управлении. Моя фамилия Гордеев, а мой товарищ -- Ключарев, может быть, слышали, известный художник. Очень интеллигентный человек. Все это не больше, как недоразумение. Дома каменные. Уверяю вас.

-- А равнодушие, а эгоизм, а вечное трусливое оглядывание назад, -- странно высоким голосом, ничего не видя и не слыша, вопрошал кого-то художник, -- за целую жизнь ни разу не подумать о том, что будет через сто, через двести лет, какие народятся поэты и музыканты, каких вершин достигнет человеческий гений... У-у, проклятые! Отрясаю прах от ног своих.

И, оттолкнув прислугу, он опрометью бросился из квартиры. Подхватив в руки пальто, свою фуражку и шляпу Ключарева, Гордеев виновато закивал головой, крикнул еще раз: "извините ради Бога" и побежал с лестницы вдогонку.

Было не больше часу ночи, но закат уже превратился в рассвет, и город с его чистыми линиями, прозрачным воздухом, нежными, невинными тонами был похож на спящую девушку в розовых одеждах. По близости в саду играла музыки, и навстречу Гордееву и Ключареву то и дело попадались женщины с пытливым злым выражением глаз и губами, выкрашенными лиловой краской. Отчетливо слышался аккомпанемент вальса, и казалось, что спящему городу снится веселый бал. И невольно хотелось идти по тротуару, поднимаясь и опускаясь на носках.

Художник быстро успокаивался, се жадностью вдыхал воздух и говорил: