Белая субмарина: Морской волк 4-6

А холодно! И огонь не развести, и не согреться, и не приготовить – про немецкие минометы все помнят. Кое-как подкрепились сухими пайками, и спать.

Злые, невыспавшиеся, голодные, замерзшие, под утро снова пошли. Капитан – зверь, но сообразил: у кого-то из саперов дымовая шашка оказалась. Снова подползли, зажгли, стали проволоку резать (и кажется, еще елового лапника собрали, чтобы горело и дым был). И хорошо, сэр, что я, как радист, со всеми не пошел! Потому что пулемет в дым бил вслепую, но места там мало, в кого-то всё равно попадал. А наши парни бежали и ползли через перешеек, и лезли вверх – когда закончилось, у проволоки всё было телами завалено. А наверху действительно немецкая позиция в скалах была, и там всего один немец у пулемета – его в спину убили, он так и стрелял до последнего. И еще двенадцать мертвых мы нашли: пятерых прямо в окопах, а семерых аккуратно уложенными в лощине. Вроде трое еще живыми были, раненые, их наши парни штыками добили, обозленные за потери. Еще был миномет без мин, и второй пулемет поврежденный. А тот, кто у пулемета был, жаль, что подох! Ну, мы его и мертвого привязали, чтобы алабамский театр устроить – наше американское национальное развлечение. Этот немец уже старый был, седой, с нашивками – наверное, сержант – на мундире какие-то значки и кресты. Железный сначала Вильямс из моего взвода хотел взять, но после разглядел, что на нем W.1914 выбито, и интерес потерял – значит, с той еще войны, у нас такие побрякушки в антикварных лавках продавались. Кстати, вот он, сэр, не желаете купить сувенир на память – сто долларов всего!

Что за алабамский театр? Так это, сэр, у нас на Юге было. Дед рассказывал, ему самому там бывать и участвовать еще доводилось. Зал, билеты – всё как подобает; на сцене преступника-ниггера привязывают, который, например, посмел на хозяина руку поднять – и те, кто в партере, по сигналу имеют право в живую мишень всю обойму винчествера или барабан кольта разрядить, а галерка может лишь по одному выстрелу. Да, жаль, что тот проклятый гунн уже был дохлый, от страха не корчился, не визжал, как наши ниггеры, видя стволы. Ну, мы в него всё равно, патронов не жалея, в лицо старались – за то, что столько наших положил.

Нет, сэр, он прикован к пулемету не был. Не знаю, отчего не ушел – мог бы вполне ночью деру дать, если он тут все тропинки знает, хрен бы мы его поймали. Дурак, что поделать – я бы на его месте точно сказал бы себе: «Погеройствовал в меру, долг исполнил, на медаль заслужил, ну, а теперь ноги в руки и бегом, мертвому слава и почести не нужны, а деньги тем более». Сэр, я не трус, но всегда по-честному: если кто-то хочет, чтобы лично я под пули лез, так пусть платит наличными, а не словами. И конечно, обеспечит, чтобы я вернулся – а если мне выпишут билет в один конец, так и я от всех обязательств свободен.

Так вот я и воевал. Почти десять лет: сначала там, в Европе, а после, до пятьдесят второго, здесь промышлял – охотой на черномазых. Юмор был в том, что платили мне иногда за это другие черные, против которых я тоже воевал, годом раньше или парой лет позже. И еще кое-кого из своих сослуживцев я здесь встречал – мы были лучшими солдатами в мире, сэр! Тысяча врагов, убитых мной лично, – какой солдат какой армии мира может этим похвастать? Мне приходилось видеть, как взвод белых разгоняет и разоружает батальон черномазых, а рота за один день меняет правительство в не самой маленькой африканской стране. И это была правильная война – когда есть и легкая победа, и хорошая оплата. А не та мясорубка, бессмысленная и безжалостная, где рекой лилась кровь белых американских парней.

Ведь именно после того сражения в Норвегии, герб нашей 28-й Пенсильванской стали называть «ведро с кровью». Из-за идиотского упрямства немцев, не желающих понимать, что раз они проиграли, то надо сдаваться, не создавая лишних проблем ни себе, ни победителю. Впрочем, я слышал, что русские еще более упрямы – нет, в бою с ними мне встречаться не доводилось. Здесь, в Африке, надо быть сумасшедшим, чтоб взять контракт против них – нет, сэр, это не трусость, а благоразумие, все знают, что даже если твоя команда победит, не факт, что лично ты доживешь до дивидендов, кровью умоются все. И если тебе повезет остаться живым, русские ничего не забудут и не простят, и после достанут тебя хоть из-под земли. Но это же русские, бешеные все, с такими разве воюют?

Так не желаете купить Железный крест, той еще войны? Эх, сэр, вы не поверите, сколько я уже пытаюсь его продать – один раз это даже получилось, но он вернулся ко мне, когда… скажем так, я стал наследником вещей того парня. А ведь я, когда бедствовал, продал все свои медали, полученные от американского правительства, и деньги те давно уже ушли. А крест того старого немца так и болтается в моем кармане, и никто его не берет. Иногда мне хочется просто бросить его в реку – останавливает лишь мысль, что если есть Господь на небе, то он явно этого не хочет, а в мои года поневоле станешь верующим, сэр!