– Так точно, герр следователь, но мои советы больше не потребовались. Разве что когда швартовались в Бейс-фиорде. А когда мы сошли на берег, один из русских обратился к старшему с вопросом, взглянув на меня – мне показалось, он спрашивает, пристрелить ли, когда я уже не нужен. Но старший лишь рукой махнул – пусть живет. И мы жили там еще две недели, пока нас не перевезли сначала в Нарвик, а затем сюда.
– Что ж, вашу судьбу решит трибунал. Но если вы не принимали участие в убийствах нашего мирного населения и военнопленных – жизнь вам сохранят.
– Герр следователь, я хотел бы попросить… Мне единственному из экипажа U-1506 не предложили вступить в Свободную Германию. Я понимаю, что мои познания в морском деле всё еще скромны – но мог бы быть полезен в организационных вопросах?
Сижу на берегу, мурлыкаю себе под нос. Делать ничего не хочется – в кои веки отдых на войне.
– Что за песня? – спрашивает Булыгин, устроившийся рядом. – Никогда не слышал такой.
– Да было дело на Тихом океане, – отвечаю, – есть там такое место, Край земли, вода до самой Америки. И был я там года три – нет, уже четыре – назад, на острове Шикотан.
– Это в тридцать девятом? – восхищенно спрашивает Булыгин. – Как раз когда наши самураям на Халхин-Голе врезали? А вы, значит, также к ним плыли, чтобы они на нас не напали?
Тьфу, что я несу! Ведь в этом времени Курилы пока японские! Не то что в две тыщи девятом – когда да, были терки с японцами насчет «северных территорий», и наши принимали некоторые меры, тогда я в командировке на ТОФе и побывал. Вот только об этом здесь знать никому не дозволяется.
– Рассказать не могу, – отвечаю я, – поскольку приказ и подписку давал. И завидую тебе, Булыга: как война кончится, ты на гражданку пойдешь, в колхоз свой вернешься, или выучишься на инженера или агронома. А мне до седины служить, или пока не изувечат. Фашистов раздавим – так думаешь, прочие капиталисты дадут нам спокойно жить?
Раннее утро, только рассвело, вода, как зеркало, воздух прозрачный, а мы сидим на причале, свесив ноги. На самом крайнем причале – справа от нас, к западу, уже берег фиорда, не тронутый человеком, а слева сплошь причалы. Причалы у домов поселка, тут иметь прямо у дверей собственный причал с лодкой так же обычно, как у нас огород. Те, у кого дома вдали от берега вроде как уже не совсем хозяева, ну а у кого своей лодки нет, так это вовсе голытьба, как у нас считались безлошадные при царе. Всё хозяйство тут завязано не на земле и хлебе, а на море и рыбе. Причем ужение рыбы считается баловством для ребятни, настоящее дело – это сетью с баркаса. Так что хозяин дома, где мы на постое, очень удивился, когда я у него удочку спросил.
– Не дадут, – соглашается Булыгин. – Даже эти вот… соглашаются, а в спину волками смотрят, чувствую. Только у них злость бессильная какая-то – ведь под немцем, а не было тут партизан. Политрук рассказывал, тысячу лет назад они на всю Европу ужас наводили, так что даже попы в церквях молились: «Спаси нас от мора, голода и ярости викингов». Выродились, что ли?
– Пассионарность кончилась, – отвечаю, – идейные все погибли или вымерли сами, только смирные и остались. Ты последний труд товарища Сталина прочти, так подробно всё разобрано, и как раз про викингов там тоже есть.
Ой, что же в этой истории Лев Гумилев напишет? Если тут его «Этногенез и биосфера» и «От Руси до России» стали основой для только что вышедшего фундаментального труда «под редакцией» самого Сталина (не с его единоличной подписью, а как бы во главе коллектива)? И кстати, выходит, что гонений на вейсманизм-морганизм уже не будет, если прежний марксистский лозунг, что из чего угодно можно вырасти или воспитать что угодно, теперь сам Вождь изменил и дополнил, что теоретически так и есть, но практически надо затратить очень различающиеся время, энергию, прочий ресурс: «Можно из свинца золото сделать превращением атомного ядра, но гораздо проще, быстрее и дешевле добывать золото из золотой руды». Но тогда законное право на жизнь имеет и пассионарность, и определение этноса как не просто населения данной территории, а живущего по определенным правилам, кто друг для друг «свои». А как это будет соотноситься с ортодоксальным марксизмом – если пассионарность не во всем совпадет с интересом, и может дать весьма значительное отклонение исторического процесса в целом? Выходит, товарищ Сталин решил принять вызов истории относительно новых идей? Уважаю!