Белая таежка

— Начало семнадцатого века. Царская казна пуста, — рассказывает завлекательно Олег Аркадьевич. — Русь борется с поляками и шведами. Царю нужны деньги. Много денег. Нужны позарез!.. А сибирская пушнина котируется очень высоко на мировом рынке. Купцы вслед за отрядами служилых людей отправляются в неведомые дикие края за «мягкой рухлядью» — шкурками соболей, темно-бурых лисиц, голубых песцов… Златокипящая государева вотчина Мангазея переносится с берегов реки Таз к Енисею. Задорно и весело стучат топоры «гулкой ранью» в дремучей тайге…

У меня уже глаза начинают слипаться, здорово я переволновался сегодня, но отгоняю сон и слушаю профессора. Галка тоже не спит, а про Колокольчика и говорить нечего. Этот даже пытается делать какие-то пометки в своем дневнике по ходу рассказа.

— Отряды под началом Перфильева, Пенды, Бугра проникают по правым притокам Енисея в бассейн Лены, — будто сказку сказывает нам на сон грядущий профессор. — Атаман Иван Галка ставит первые ясачные зимовья. Заложены Усть-Кутский и Верхоленский остроги. В царскую казну текут дорогие сибирские меха, чтобы зазвенеть золотом.

Яков Похабов поставил на острове Дьячем в устье реки Иркут, на Ангаре, ясачное зимовье, положившее начало вашему областному городу Иркутску. В Илимском крае поселилось на жительство сто двадцать русских крестьян. Дьячий остров затопило половодье, и на правом берегу Ангары поставили Иркутский острог.

Профессор умолк на минуту, закурил и спрашивает у нас:

— А вы знаете, какой герб был у Иркутска?

— Нет! — живо отозвался Кольча.

— Вокруг острога стояли дремучие кедровые леса, водились соболи и медведи во множестве. Но гербом почему-то стал диковинный зверь бабр. Тигр, значит. Изображали его на серебряном щите несущим в зубах белого соболя.

— Федул, хозяин этого дома, тоже, наверное, в те годы поселился тут? — спросил Кольча.

— Точных сведений ни о нем, ни о других землепашцах-пионерах я не нашел, — сказал профессор. — Основателем русского пашенного хозяйства на Лене и на Илиме называют оборотистого мужика. По одним источникам, он Егор, по другим — Микешка. Фамилия не названа. Федул именуется Зацепой, но это скорее всего прозвище, а не фамилия. Занимался хлебопашеством и Ерофей Хабаров. Сохранились документы, в которых перечисляется, сколько он продал мер ржи. Надо думать, урожай собрал отменный. Здесь, в ваших краях.

Меняется облик здешних мест. Стали появляться кузницы, ветряки и водяные мельницы. Поселенцы рубят себе крепкие дома, ставят амбары, сараи для скота. На заимках у многих пасеки. Диких пчел приручили.

Однако многим мужикам никак не сидится на одном месте. Тянет их поглядеть на таежный простор. «А что там, на краю земли?» И бредут русские люди «встреч солнца». Гнус их ест нещадно, мрут от цинги, холода и голода, рвет хищный зверь. Но они идут и идут, не требуя от царя-батюшки ни злата, ни серебра за все невзгоды и тяготы походные. Движет этими отважными людьми неодолимая страсть познания, первооткрывательства…

Ну как тут уснешь! Олег Аркадьевич настолько красочно все рисует, будто сам мерил шагами тайгу с первыми русскими поселенцами, плыл по своенравным сибирским рекам, штурмовал неприступные горные хребты…

— Олег Аркадьевич, в седьмом классе мы на эту тему сочинение писали, — встрял Кольча. — Один наш мальчишка стихотворение сочинил. Послушайте.

Идти дорогой незнакомой,

В ночных лесах, по глыбам льда.Идти в ущельях дикой МомыИ Верхоянского хребта?Да разве каждый может это?Здесь надо патриотом быть,Героем быть и быть поэтом,Любовью к будущему жить!

А дальше я позабыл.

Я ничего не сказал, но, по-моему, это Кольчины собственные стихи. Уж больно восторженно он их продекламировал.

— Хорошо! — с чувством произнес профессор. — От души.

Галка тоже не спала еще, хотя и помалкивала. Когда Кольча громко, с пафосом, читал свои стихи, она подползла ко мне и шепнула в самое ухо:

— Надо посоветоваться, Миша.

— А как же мы выйдем вместе? — спросил я. — Они заподозрят неладное.

— Не они, а он. Придумай что-нибудь.

Сон мой как метлой отмело. Решение пришло мгновенно.

— Галка, рюкзак с сухарями ты где оставила?

— А что? — спрашивает она.

— Повесила или на полу бросила?

— А что?

— «Что-что»! — изобразил я крайнюю досаду. — Без сухарей можем остаться, вот что! Зря, думаешь, таежники лабазы для хранения продуктов на столбы поднимают?

Профессор поддержал меня.

— Много зверьков и зверюшек рыскает вокруг дома. Подальше положишь, поближе возьмешь.

Мы вышли через черную избу в просторные сени, где были сложены наши рюкзаки. В двери яростно барабанил дождь. В открытые, оставшиеся без стекол окошки врывался холодный ветер. Я поежился, помянув добрым словом профессора за печку.

— Мишаня, на душе у меня что-то очень тягостно, — шепотком сказала Галка.