Беллинсгаузен

Зеландцы довольно гостеприимны. Если скажут иностранцу: «Приди», тогда можно надеяться на хороший приём и быть в уверенности, что ничего с тобой не сделают. Но если этих слов не произнесут, то жди беды. Первые европейцы изобразили новозеландцев в мрачных тонах. Но это происходило от незнания обычаев островитян. Они встречали иноземцев с военной церемонией, громом барабанов, флейт и дудок, воинственными плясками, что принималось за вызов к бою. Европейцы открывали огонь из ружей и пушек. Новозеландцы в свою очередь жестоко мстили пришельцам, которые попадали в их руки. Оттого и утвердилось мнение о зверствах и кровожадности туземцев Новой Зеландии, хотя гнусный каннибализм, даже связанный с суеверием и культами, их не оправдывал.

Пополнив запасы свежей воды, наловив рыбы и набрав диких овощей, в изобилии растущих на острове, шлюпы стали готовиться к дальнейшему плаванию. Зеландцы в последний раз вели обмен, отдавали свои ткани, копья, резные шкатулки, жезлы, кистени из зелёного базальта, боевые топорики за долота, пилы, зеркальца, огнива, бисер. Прощаясь, они искренне печалились, повторяя слова: «Э, э, э!» Один молодой островитянин хотел плыть на «Востоке», но товарищи едва уговорили его остаться. Горевал и старик, которого слушалась здешняя община, не привыкшая обуздывать свой нрав, и следовала всем худым и добрым движениям сердца. Он ласково обнимал Беллинсгаузена и тоже с болью тянул «э-э-э».

4 июня «Восток» и «Мирный» пошли на выход из Кукова пролива. Ночью ветер переменился на южный, противный. В малоизвестной узости пролива пришлось лавировать под зарифленными марселями. Загремел гром, град заплясал по палубам. Вспышки молний освещали горы и бунтующее море. Корабли едва успевали отходить от бурунов, разбивающихся о тёмные скалы.

К рассвету ветер ещё более озверел. Море кипело, точно в котле. Из низких туч сыпал то снег, то град. Из ущелий на близком берегу неслись вой и грохот, подобный грому. Эти страшные звуки рождали мысль, что в случае крушения незнакомые новозеландские каннибалы никого бы не пощадили.

«Господи, пронеси и помилуй!» — молился про себя Фаддей, отдавая команды вахтенному офицеру и рулевому.

В полдень 6 июня ветер немного поутих, небо прояснилось. Определили местонахождение. Вышло, что жестоким ветром шлюпы отнесло миль на шестьдесят внутрь пролива. Два дня проходили снова эти мили, а когда дошли до выхода, встречный ветер опять загнал корабли в бедовый пролив. Лишь через неделю после снятия с якоря удалось вырваться в открытое море. Фаддей повёл шлюпы к острову Опаро, лежащему южней тропической Полинезии. Переменные ветры, часто неблагоприятные, задерживали продвижение. До места добрались только к концу июня. Тотчас шлюпы окружили пироги. Стройные бронзовотелые опарцы безбоязненно взбирались на палубу и здоровались в моряками прикосновением носа к носу.

Но вскоре произошла неприятность на «Мирном». Один островитянин выдернул из шкафута железный сектор с фалрепом и бросился с ним в воду. В одно мгновение как по сигналу исчезли и его соплеменники. Лишь один старик по дряхлости не успел скрыться за бортом, его задержали. Лазарев, по примеру Кука в обращении с заложниками, объяснил знаками, что освободит старика, если туземцы вернут железный сектор. Он показал на пирогу, куда спрятали украденное. Старик подозвал людей в лодке подойти ближе, перекинулся с ними несколькими словами и, обернувшись к капитану, сказал, что в лодке ничего нет. «В таком случае ты будешь сидеть у нас хоть до потопа», — словами и жестами объяснил капитан. Видя, что старика не отпускают со шлюпа, опарец, укравший сектор, выдернул из него фалреп и поднял верёвку вверх, как бы спрашивая, не эту ли безделицу у него требуют. Потом стал шарить по дну лодки, показывая то дырявую корзину, то кусок камышовой подстилки, и делал знаки, что больше у него ничего нет. В конце концов, убедившись, что все его хитрости ни к чему не ведут, с большой неохотой достал спрятанный сектор и отдал на шлюп. Старик и его приятели стали бранить вора с такой комедией, что нетрудно было догадаться, кто же был если не главным виновником, но уж точно не противником воровства.

Другой опарец, побывавший в кают-компании «Востока», успел украсть спинку от стула и спрыгнуть с нею в воду. Когда же увидел наведённые на него ружья матросов, то испугался и вернул спинку. Следовательно, островитянам было известно действие огнестрельного оружия. Оно вызывало большой страх. Когда на «Мирном» выпалили из пушки, все туземцы бросились за борт.