Временное правительство, Керенский рассчитывали придать совещанию значение голоса «всей земли», как это бывало в России в стародавние времена. Как сказал Керенский в своей вступительной речи, цель совещания заключалась в том, чтобы, увидев «картину великого распада, великих процессов разрушения», охвативших страну, оно — совещание — указало бы пути выхода из этого состояния. Но, ожидая «государственного совета», «совета земли», Керенский в общем рассчитывал получить от делегатов вполне определенный ответ. «Этого, — говорил он, — можно достичь только великим подъемом любви к своей родине, завоеваниям революции, любви и беззаветной жертвенности и отказа от всех своих своекорыстных, личных и групповых интересов, во имя общего и целого…» В переводе на язык практической политики, Керенский ожидал, что Государственное совещание благословит керенщину, т. е. политическую структуру, суть которой состояла в коалиции всех партий (за исключением «крайне левых» большевиков и «крайне правых»), в бонапартистском лавировании между классовыми интересами «верхов» и «низов».
Получилось, однако, иное. Февральская революция обнажила и вывела на поверхность глубокие социальные противоречия. В ходе последующей политической борьбы они все больше обострялись. Пышные адвокатские словоизлияния Керенского уже никого не удовлетворяли, в том числе консолидирующийся правый лагерь и представлявшее его большинство Государственного совещания. Вера (если она вообще была) этих людей в том, что Керенский своими цветистыми призывами к «всеобщему согласию» отведет революционный порыв масс в тихое русло и растворит его там, почти иссякла. Их взоры теперь были обращены к Корнилову. Они ждали не «слова» Керенского, а «дела» Корнилова.
Корнилов прибыл в Москву на Александровский (теперь Белорусский) вокзал 13 августа. Как только остановили поезд, из вагонов на перрон выскочили текинцы, составлявшие конвой Верховного, угрожающе встали у всех дверей. Корнилову была устроена восторженная встреча. Приветствовавший его кадетский златоуст Ф. Родичев закончил речь призывом к Корнилову «спасти Россию». «Благодарный народ увенчает Вас!» — патетически пообещал он. Миллионерша Морозова упала перед Корниловым на колени. С вокзала на площадь офицеры несли его на руках. Сохранилась фотография: Корнилов стоит в открытом автомобиле, усыпанном цветами; рука, в которой он держит фуражку, поднята в приветственном жесте. Готовый диктатор приветствует толпу…
Керенский, конечно, понимал это. Он не мог воспретить выступление Верховного главнокомандующего в Большом театре, но он все-таки мог не допустить политического характера этого выступления. И действительно, до сведения Корнилова было доведено, что в своей речи на совещании он должен коснуться только стратегических вопросов. Корнилов коротко и резко ответил, что настаивает на свободе в выборе содержания своего выступления, хотя от «резкостей и нападок» воздержится.
Вступительная речь Керенского была, как обычно, длинной и цветистой. На ней лежала печать некой «заболтанности», впрочем характерная для всей деятельности Временного правительства и особенно его главы. Говоря о «процессе распада и распыления», поразившем государство, о «смертельной опасности», которую оно переживает, Керенский почти истерически призывал явить всем «зрелище спаянной великой национальной силы, прощающей друг другу во имя общего». При этом он, по существу, грозил и налево и направо, хорохорясь, заявлял, что всякого, кто бы ни предъявлял ему ультиматумы, сумеет «подчинять воле верховной власти» и лично себе, «верховному ее главе». Главная угроза шла, конечно, налево, в сторону незримо присутствовавших большевиков. Но предупреждение посылалось и прокорниловским «верхам» армии, как мы знаем, уже давно находившимся у Керенского на подозрении. «И вам здесь, приехавшим с фронта, — говорил он, — вам говорю я, ваш военный министр и ваш верховный вождь, я правлю, как член Временного правительства, и его волю передаю вам, и нет воли и власти в армии выше воли и власти Временного правительства… Все будет поставлено на свое место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но и командующие…»