Белые кони

— Оно, конешно, пользительно, — несколько стесненно оттого, что ненароком пришлось услышать откровенные человеческие излияния, произнес дед.

— А воздух-то! Воздух-то каков! — воскликнул Петенька. — Отменный воздух!

— Верно. Воздуха́ у нас племенные.

— Нигде я не дышал таким воздухом. Взять Астрахань. Или тот же Крым. Не то.

— Тебе виднее. Весь свет изъездил.

— Не хвастаясь, скажу, кое-что повидал.

— Сколько время-то? — спросил старик.

— Без пятнадцати одиннадцать, — глянув на часы, ответил Петенька.

Келься задрал голову и начал смотреть в небо, усеянное мелкими высокими звездами. Петенька тоже посмотрел на звезды:

— Ты что, Кельсий Иванович?

— Спутников ищу.

Некоторое время оба молча рассматривали небо.

— Нету… — сказал физкультурник.

— Один должон быть, — уверенно ответил Келься. — Вчерась в аккурат в это же время пролетал около Большой Медведицы.

— Вчера пролетал, а сегодня может и не пролететь, — сказал Петенька, однако снова начал шарить глазами по небу.

— И то верно, — согласился дед, опуская голову. — Сколько их там шастает! Господи ты боже мой… А я, помню, когда в первый раз, на гражданской, ероплан увидал, так со страху чуть с ума не сошел.

— Мне бы в космос… — вздохнул Петенька.

— Зачем?

— Ну ты даешь, Кельсий Иванович! Зачем… Да я такого вопроса, извини, и не понимаю.

В темноте мыкнула корова, и следом донесся злой бабий голос:

— Стой! Стой, говорю!

— Никак, Олюха?

— Она, — приваливаясь к плетню, уныло ответил Петенька. — И корова-то такая же дурная. Дай закурить.

— Да ведь ты не куришь.

— С такой женой запьешь, не то что закуришь.

Затянулись дымом. В тишине хорошо было слышно, как дзинькали о ведро тугие струи молока — Олюха доила корову.

— Хозяйственная у тебя баба, — сказал старик. — Ты у ней как у Христа за пазухой.

— Ревнует. Сил нет.

— Не без дела…

— И ты туда же, Кельсий Иванович, — грустно сказал физкультурник. — Как на духу говорю — ни в чем не виноват. Взять сегодня. Чего взъелась? Ну хлопнул я продавщицу Лизку пониже спины, а Олюха и понесла. И негодяй, и прохвост, и бабник…

— Бабник и есть. — Петенька удивленно уставился на конюха и даже перестал курить. — Ни одну юбку не пропустишь. Идет баба, а ты уж тут как тут. И зыркаешь, и зыркаешь.

— Посмотреть нельзя? — вскипел Петенька.

— Трепло ты, Петр Иванович, — сказал Келься. — Насчет учительши тоже. Ведь сам раззвонил. Может, ничего и не было, а звону на всю деревню.

— Я?! Раззвонил? Да ты что, Кельсий Иванович, за дурака меня принимаешь?

— Говорили мне, как ты в клубе перед ребятней хвастался.

— Ну, это… Бывало…

Петенька завозился. Хрястнул плетень.

— Петя-а! Петр! — раздался Олюхин голос.

Физкультурник пригнулся, стараясь скрыться за спиной Кельси, но старик торопливо отступил в сторону.

— Уволь, Петр Иванович. Она и мне поддать может.

— Пе-етя-а!

— Она такая! — согласился Петенька. — Здесь я! Здесь! Чего орешь?

Он поспешно шагнул к выплывшей из темноты жене.

— Овцы не кормлены! Воды в баню не натаскал! Мужик! Какой из тебя мужик? — отчитывала Олюха мужа.

— Ладно, ладно… — оправдывался физкультурник, шагая следом за супругой.

Дед Келься, ухмыляясь, открыл отвод и вышел за околицу. В деревне погасли огни, избы потемнели и сделались как бы больше, массивнее. Журавель над колодцем, до этого освещаемый светлым окном, теперь слился с чернотой неба, исчез, да и вообще все ближайшие предметы — стога сена, трухлявая сараюшка, школа с мезонином, телеги с поднятыми вверх оглоблями, бани над речкой — погрузились во мрак.

Келься подошел к конюшне и сел на широкую колодину. Сидел он долго. Далеко за островами работал движок. Где-то прогудела машина. Вскрикнула ночная птица. Ненадоедливо звенели и звенели цикады. Плеснулась в речке большая рыбина, а может, выдра.

Послышались твердые шаги. Келься кашлянул. Человек остановился и, с хрустом давя скошенную лежалую траву, двинулся к конюшне. Это был Яшка Шамахов. Он подошел и сел рядом с конюхом. В конюшне заворочался племенной жеребец Любимец, гулко, озлобленно начал бить в деревянный помост кованым копытом.

— Гуляет. Не спит, — сказал Келься. — К кобылам я его не допускаю. Молод.

— Тоска… — вздохнул Яшка.

— Беда с вами, молодыми. Чего гоношитесь? — Яшка не ответил. — Мои тоже… Раздумаешься — страх берет. Дай-ка завтра умру. И хоронить не приедут.

— Поживешь еще…

— Нет, паря. Долго я не протяну. Сердце чует. Да и годы немалые. Как отвел Синька на бойню, так будто оборвалось что-то в грудях… Да-а… Повстречался мне Петенька. Тоже, видно, тоскует. В космос, грит, хочу. Х-хе! В космос… С жиру бесится. Худо ему живется, что ли? На всем готовом. Где работал-то?

— На опалипсовских полях.

— Сильна там рожь!

— Хороша…

Некоторое время они молчали, потом Келься сказал:

— Правильно сделала учительша. Пался хороший парень — почему не выйти? Вас ждать — тоже дело неверное. То ли возьмете, то ли нет. А годики, как часики, идут — не стоят.

— Она мне в любви клялась!

— Мало ли… Ты вон письмо ей в матюках написал. Каково девке было читать матерщину-то?

— Ну физкультурник… Разболтал.

— И ты девку найдешь. Обженишься. Детишки пойдут.

— Я жениться подожду. Погуляю сперва.