Белые кони

Катерина же так и не заснула, ворочалась в постели, пила воду и думала. И Яшка не спал. Он даже не раздевался. Сидел на кровати и прислушивался к шорохам и скрипу половиц в Катерининой комнате. Ему очень хотелось зайти и лихо спросить: «Ну как твой инженеришка?» — как он мог спросить совсем недавно, еще вчера. Но Яшка не зашел, не спросил, сидел на кровати и боялся сдвинуться с места, чтобы не нарушить тишину.

— Слава те, господи, — тихонько шептала Ульяна, поглядывая на сына сквозь занавеску. — Хоть бы пронесло эту напасть. Господи ты боже мой…

Глава десятая

В загоне

Катерина, безвольно распластав руки по теплой земле, лежала на крутом берегу Лешачихиного омута под стеной аржановской церквушки. В чистом, будто сполоснутом синькой, небе торчал маленький и черный церковный крест. Он торчал, как заноза в огромном море голубизны, ржавый и жалкий, и Катерина никак не могла оторвать от него широко распахнутых серьезных глаз. Вокруг церкви стояла бурая крапива, желтели редкие рябиновые гроздья, а одна рябина, молодая и стройная, взгромоздилась на высокий карниз и росла там, цепляясь корнями за худосочную наносную землю и зеленый мох. Под железной, искромсанной дождями и ветром крышей ворковали дикие голуби. Иногда они взлетали в небо, долго кружились около креста и, стремительно падая вниз, исчезали в узких бойницах церквушки. До одури пахло смородиной. Черные крупные ягоды висели над головой Катерины. Плескалась около берега гусыня. Было жарко и тихо, так тихо, что с дальнего плеса доносился говор колхозниц.

— Ой, бабы, глубина-то какая… Страсть!

— Не толкайсь, Олюха!

— Ой!

— Чево?!

— Паут!

— Матерой паут…

Послышался звонкий удар по голому телу, перебранка и смех.

В мелких заводях с бреднем в руках бултыхались мужики. Решили они удовлетворить бабью прихоть — захотели те свежей ушицы из мелких ершей.

— В хвошшу давай! В хвошшу! — раздавался азартный голос Вани Шаркуна. — Ты, Митрей, не дерьгай. Не дерьгай, говорю! Подводи исподволь. Так всю рыбу спугашь. Михал Кузьмич, не шебаршись. Не шебаршись! Вглубя пехай мотовило-то! Вглубя!

— Вглубя, вглубя… — хрипел Михаил Кузьмич. — Какая здесь рыба? Надо бы на выдру гуртом идти. Эдак она и пескарей скоро пережрет…

Голоса рыбаков стали удаляться и скоро совсем стихли. Бабы ушли на другую пожню. Умолкло все, и лишь со свистом летали над речкой большие пауты да на той стороне вскрикнул мальчишка: «Ну, шалый!» — и затих.

В ту ночь, когда Катерина первой шагнула в темные сенцы, ничего у ней с Яшкой не было, так, покалякали и разошлись. На следующий день при народе Яшка повел себя странно: отводил глаза, не к делу хмурился, разговаривал нарочито грубым голосом, словно ему было стыдно, а вечером пришел совсем другим, большим и ласковым. Катерина, конечно, все поняла. Каким-то образом на деревне узнали о вечернем посещении Яшки, и пошли пересуды. Хоть и храбрился Яшка и говорил, что на всякие разговоры ему начхать, но чуяла агрономша — не может оставаться равнодушным Яшка к тому, что скажут о нем жители. Катерина поняла и не обиделась, ведь парень ничего ей не обещал, да и молод он был и не пережил столько, сколько пережила она. Но ей было приятно смотреть на Яшку, на его здоровое красивое лицо, могучую, сильную фигуру, и потому она не оттолкнула его. Домой Яшка приезжал шумно: визжали тормоза, грохала дверца, стучали сапоги по ступеням крыльца, и тихая изба наполнялась смехом, плеском воды, громом посуды, крепким Яшкиныи голосом. Прислушиваясь к этому гаму, Катерина стояла у окна своей комнаты, ждала и знала, что скоро придет он, стремительный, гибкий, с широченными плечами, и, когда обнимет, она ясно почует стук его сердца и все его горячее, мускулистое тело. Чего уж там! Тянуло ее к Яшке. Может быть, даже наверное, она не смогла бы долго противиться воле Яшки, а потом хоть трава не расти, все равно болтают бог весть что, тогда, по крайней мере, будет справедливо, но вечер в клубе, разговор с инженером на льняном поле заставили ее задуматься. Она перестала встречаться с Яшкой, ходила озабоченная и злая, даже ни за что ни про что накричала на телятниц.

Катерина отвела взгляд от креста, встала и подошла к краю обрыва. Внизу, спокойный и темный, лежал Лешачихин омут. «Пора на поля», — подумала Катерина и, подняв с травы мотоцикл, села в седло. Она ехала медленно по еле приметной тропинке, пока не услышала заполошный женский крик. Агрономша включила третью. Мотоцикл с ревом взлетел на угор. С поля в сторону конюшни бежали люди. Катерина направила машину под угор, где, она знала, был мелкий брод. Через минуту, вся мокрая, она летела по противоположному берегу к конюшне.

У дверей конюшни на попоне лежал дед Келься. Голова у него была в крови. Среди людей, окруживших старика, Катерина увидела Яшку и Славу.

— Жив Келься! Жив! — закричал Катерине бригадир Михаил Кузьмич. — Осторожнее, бабы! Попону захватите! Вместе с попоной его!