Белые лошади

Земля была покрыта инеем, солдаты изнемогали от холода и усталости, а лошади дохли сотнями – их расчленяли и жарили на костре… И это не говоря уж о беспрестанных нападениях казаков и вооружённых крестьян. Отчаяние – вот что было написано на лицах… Наш обоз продолжал своё движение к Смоленску, хотя уже не однажды Son Altesse говорил мне, что двигаться далее будет всё затруднительней…

Ночь с 9 на 10 ноября будет мне памятна до конца моих дней. Он вызвал меня к себе в палатку и… больно вспоминать: это была последняя встреча и последний разговор с моим благодетелем, моим наставником, одним из лучших людей, которых послала мне судьба. «Аристарх, – проговорил он, не оборачиваясь. – Не думаю, что нам удастся сохранить всё, что мы везём. Лошади истощены, не подкованы, вокруг казаки… Ты последуешь дальше один с частью ценностей. И будет только справедливым, если ты возьмёшь то, что добровольно отдал в императорскую казну…» – «Votre Altesse, – спросил я, помолчав мгновение, – когда я должен ехать?» – «Сейчас же, – ответил он. – Ночь – лучшее время пути. Завтра мы форсируем Вопь, а ты должен направиться в обход, по берегу, в сторону Ульховой Слободы, затем – на Смоленск…» Он повернулся ко мне. Он был спокоен и даже не слишком бледен, только светлые глаза в сетке лопнувших сосудов (из-за бессонницы) казались ещё светлей. «Возьми мою Атласную». – «Вашу кобылу, Votre Altesse?! – вскричал я. – Но…»

Он поднял руку, останавливая меня: «Иначе тебе придётся туго. Не думаю, чтобы…»

«…очнулся я на земле – не знаю, сколько времени спустя, – в луже крови… Первое, о чём вспомнил: счастливая мысль – оставить суму с драгоценностями припрятанной в зарослях на берегу – сослужила мне отличную службу. Если, конечно, я не умру до того, как…

До наступления темноты я лежал недвижимый в камышах, притворяясь мёртвым, сдерживая хриплое дыхание и стоны. За это время по дороге проскакал ещё один казачий разъезд. Я изнемогал от боли в плече, где рана по-прежнему сочилась кровью. Неподалёку от меня лежал труп убитого француза, судя по жёлтому воротнику мундира – пехотинца, вольтижера, да ближе к камышам скорчился в смертном окоченении какой-то бедолага, русский ополченец. И вот поднялась луна, необычайно яркая, какой она бывает в ясные и холодные ночи; светила точно стеклянная лампа. В озёрных камышах слышался невинный шорох и плеск, а поодаль, вероятно с другого берега, тянуло дымом и слышались дальние невнятные голоса – видимо, там и стояли лагерем казачьи части Платова.