Белые лошади

Перебрав все листы, Стах так и не нашёл описание счастливого спасения прапрадедова «петушка» его будущей женой, как и историю водворения в его новую семью трёхлетнего Симона… Зато здесь была история каминной находки, о которой Вера Самойловна вовсе не упоминала. Забыла? Посчитала неинтересным?.. И ни словом старуха не обмолвилась ещё о двух отсутствующих листах, пожалуй, самых важных во всей этой истории:

«К запискам сим прилагаю перечень драгоценностей – не всех, а лишь наипервейших, – дабы составить понятие о грандиозном наследии, чьим хранителем я поневоле оказался в череде трагических и многоликих случайностей в чужой стране, где судьбой и роком мне положено было остаться и доживать свою неприкаянную жизнь. Присовокупляю также завещание на изъятие и унаследование сих колоссальнейших средств моими потомками, по предъявлении коего завещания, и только лишь по нему одному, выдано долженствует быть всё от владетелей оного банка в руки Бугровым, Аристарх, либо же Симону».

И – никакого «перечня драгоценностей»! И никакого завещания в тощей стопке пра-прадедовых листов. А если бы и были…

«Если бы и были? – Стах мысленно усмехнулся. – Тогда, это даже забавно: явиться полтора века спустя в некий банк с завещанием некоего Аристарха Бугрова, с паспортом на имя уже иного Аристарха Бугрова… Интересно, значился ли среди списка драгоценностей тот «царский» перстень, положенный на образование маленького мальчика, сироты, но украденный хорошей роднёй?»

Из родительской спальни доносилось уютное похрапывание уснувшей наконец сестры.

Стах сидел над листами, некогда вынесенными Верой Самойловной из какого-то там архива, пытаясь мысленно выстроить и пройти всю цепочку невероятных просто-не-могущих-быть-совпадений в этой истории; объяснить себе с точки зрения логики абсолютно необъяснимые вещи. Описать странствия, так сказать, вот этих листов, которые сейчас ты – да-да, можно рехнуться! – именно ты держишь в своих руках.

«Ну уж признайся: ты потрясён? Ещё бы… А ведь каждый поворот истории этой находки можно довольно просто объяснить – если взяться за дело с «разумных позиций».

С разумных позиций?!

Да если б его, сугубого атеиста, усмехавшегося при словах «чудо», «провидение», «высшая сила» и прочее… уже повидавшего, что происходит с человеческим телом после смерти, уже резавшего трупы и пока не обнаружившего ни следа того, что в стихах и прозе называют «душой»… – если бы кто-то сейчас принялся его уверять, что эти листы, исписанные рукой одного его предка под диктовку другого его предка, были случайно

обнаружены и случайно сохранены старухой Баобаб, случайно сошедшей с поезда именно на станции Вязники… Если бы кто-то сейчас принялся ему доказывать, что, спрятанные кузиной Бетти, эти листы были случайно найдены им за обшивкой оркестровой коробки, а сегодня, чёрт бы вас всех побрал, случайно,

от тоски им прочитаны…

Словом, если бы кто-то посмел уверять его, что всё это не более чем «стечение обстоятельств»… – он бы попросту плюнул тому «логику» в физиономию.

Вдруг вспомнился разговор с Верой Самойловной – один из бесконечных разговоров, которые всегда заканчивались у них перепалкой. Они ещё выходили гулять по больничному двору, сидели на скамье под липами. В один из этих ясных осенних дней старуха, блаженно рассматривая небо сквозь мощные сплетения ветвей, отпустила какое-то замечание по поводу «невероятного разнообразия божьего замысла…».

– Ах, бо-о-ожьего, – отозвался он исключительно из привычки непременно ей возразить. Хотя липы и в самом деле были высоки и благодатны и так дружно возносили к небу могучие разветвлённые кроны, с ещё не облетевшими листьями… – Божьего, серьёзно? А где ваше сознание историка-материалиста? Где приверженность, понимаете ли, э-э-э… дарвинизму?

– Это вроде того, что все мы как-то случайно выползли из червей? – уточнила старуха и немедленно выдала одну из притч – персидских, суфийских или хасидских, – которыми до отказа была напичкана её память.