Белые пятна

И они же, те же самые люди, выслушивая ругательства и угрозы, были убеждены, что это министр. Большой человек. Значительное лицо «из самого центра».

А когда он сулил им расплату за малейшее ослушание, стращал тюрьмой, обещал пустить по миру, злобствовал и топал ногами, им и в голову не пришло усомниться: да полно, может ли так вести себя даже самый плохонький журналист?!

И тогда зададимся вопросом: какого же мнения были все эти люди о наших министрах? О писателях и журналистах? О ревизорах и контролерах? Какими они представлялись им? Неужто такими: алчными, грубыми и развязными? Малограмотными и всемогущими?.. Да могут ли разве быть такими министры? Неужто государственный деятель позволит себе подобный разбой? Совместимы ли с трудом литератора издевка, глумление над человеческой личностью, процветание и благоденствие за счет других?

Нам это кажется странным, немыслимым, невозможным, а вот Двойрису не казалось. Он-то знал хорошо, с кем имеет дело. Понимал, чем можно воздействовать. Каким языком разговаривать. Как держаться. И выбирал единственно правильный, точно рассчитанный ход. Он настолько вжился в свою роль, что, кажется, сам поверил в должности, звания и заслуги, которые себе приписал. В роль, которую играл всю жизнь, неистощимо обогащая ее новыми красочными деталями, новыми гранями романтической биографии, созданной богатым воображением и ловко загримированной под правду.

Он даже сумел мародерски использовать в своекорыстных целях, нагреть руки на чужой беде, к которой сам не имел ни малейшего отношения. Да, в тридцать седьмом году он был арестован, осужден на пять лет и провел их — до января сорок третьего года — в местах, достаточно отдаленных. Но за что?! Обвинялся он в том, что «скупал и перепродавал вещи, приобретенные в комиссионных магазинах, и, выдавая себя за прокурорского работника, обещал… содействие в случае возбуждения… уголовного дела». И в том еще, что мошенническим путем получил 28 тысяч рублей. За мошенничество и был осужден.

Годы спустя этот факт его биографии представлялся им так (даю цитату из объяснений заведующей медицинским отделением сочинского санатория «Россия» Л. Исаевой): «…Свои недуги Двойрис объяснял в основном… арестом в 1937 году по политическим мотивам. Он любил подчеркнуть, что был незаконно осужден за свою деятельность на посту секретаря ЦК комсомола Украины…»

Итак, перед нами человек, которому пора уже подводить итоги. Оглянуться на пройденный путь. Понять, как он жил. Для чего.

Но он не оглянется, не поймет. «Проклятые» вопросы бытия его не интересуют. И никогда не интересовали. Вся жизнь была соткана из махинаций и беспардоннейшего вранья. Всю жизнь он ловчил, комбинировал, льстил, угрожал, вымогал — лишь бы не учиться и не работать, но жить припеваючи, пользуясь тем, что порой недоступно даже очень порядочным и очень достойным.

И, увы, преуспел. Нет, не только одни ротозеи, не только доверчивые простаки подписывали ему фиктивные справки, липовые свидетельства и «подтверждения», не имеющие под собой реальной основы. Одна фальшивка плодила другую: представив какую-нибудь подложную справку, он с легкостью получал вторую, две уже создавали «прочную базу», десять — вселяли уверенность, что человек, имеющий такие заслуги, наверняка имеет и много других.

И вот уже депутаты, военкомы и замминистры — подлинные, без всяких кавычек — с легкостью и простодушием заверяют Двойрису справки, свидетельствуют о его подвигах, представляют к наградам и хлопочут о пенсии. Пять раз повышали ему персональную пенсию (персональную, хотя он не вправе иметь даже простую!) — каждый раз по ходатайству добряков, упоенно веривших любому его слову. Теперь, когда уважаемых, ответственных товарищей просят сказать, что побудило их подтвердить вранье, всем до единого изменяет память: никто не помнит, на что Двойрис ссылался, какие справки представил, чем подтвердил свой «героический подвиг» и «неоценимый вклад».

Метод «работы» его примитивен: два коротких примера наглядно это покажут.

С одной женщиной, занимавшей в ту пору ответственный пост, Двойрис познакомился за обедом в московской гостинице. Был учтив, печален и скромен. Интересно рассказывал и красиво ухаживал. Ну и — жалко, что ли, в самом-то деле?! — обратилась женщина с пространным письмом: просила увеличить «больному» персональную пенсию. Порадела рассказчику и ухажеру — за государственный счет.

Другое ходатайство подписала с той же легкостью столь же ответственный деятель. И на этот раз, выбивая желанную подпись, наш проситель был не только красноречив: он достал доброй женщине удобную сумочку, а ее племяннику — миленький свитер. Так что и впрямь были все основания подписать любой заготовленный текст.