Белые витязи

Под Плевной — умирающий офицер приподымается...

   — Ну, что наши?..

   — Отступают...

   — Не осилили?

   — Да... Турков тьма-тьмущая со всех сторон...

   — А Скобелев — цел?

   — Жив...

   — Слава Богу... Не всё ещё потеряно... Дай ему... Опрокинулся и умер с этой молитвой на губах за своего вождя...

В бою под Плевной, когда генерал уже в пятый раз бросился вперёд в огонь, его обступили солдаты.

   — Ваше-ство...

   — Чего вам, молодцы?

   — Невозможно на коне... Все с коней посходили...

   — Ладно...

И пробирается вперёд верхом. Турки целят в близкого к ним всадника. Целый рой свинцовых шмелей летает у его головы.

   — Чего на него смотреть, — глухо заговорили солдаты...

   — Эй, ребята... Ссади-ко генерала с коня... Этак и убьют его.

Не успел Скобелев и опомниться, как его сняли с седла...

   — Виноваты, ваше-ство!.. Иначе никак невозможно... — оправдывались они.

Потом в траншеях станет Скобелев на банкет бруствера... А турецкие позиции шагах в трёхстах. Начинается огонь по нему...

Солдаты смотрят, смотрят.

   — Этак не ладно будет.

И становятся рядом с генералом... Туда же... Тот, чтобы не подвергать их напрасной смерти, — сходит и сам вниз...

Раненному в обе ноги нужно было отрезать их; одну выше колена, другую — ниже. Ампутируемый решительно отказался от хлороформа, потребовал трубку; доктор дал ему громадную. Страдальцу отрезали одну ногу — он и не простонал. Начинают резать другую. Солдат только затягивается табаком. Были при этом и сёстры милосердия. Молоденькая не выдержала, уж слишком подействовало на нервы. Начинает рыдать, её останавливают.

   — Ведь это на раненого скверно подействует... Молчите.

   — Не замай! — солдат вынимает трубку изо рта. — Известно, её бабьё дело — пущай голосит!..

До того это было неожиданно, что все, несмотря на тяжёлую обстановку всего окружающего, улыбнулись.

   — Отчего это ты отказался от хлороформа?.. Ведь легче было бы.

   — Нам нельзя этого.

   — Почему же?.. Ведь все так делают...

   — То все... А мы на особом положении, мы скобелевские!

Раз отряд снимался с караула, чтобы идти в рекогносцировку, донец останавливается и раскрывает подушку своего седла. (У донцов в этих подушках всё их боевое имущество.)

   — Чего ты?.. — недоумевает сотник.

   — Да вот, новый мундир выну, всё лучше умереть в новом-то.

   — Зачем новое-то портить?

   — Да как же, ваш-сбродие... Вон генерал говорит: каждый в бой, как к причастию должен идти... И сам он всегда в новое одевается... Невозможно...

В скобелевском отряде заботились не только быть храбрыми, но и красивыми в бою. «Надо везде и показом брать!» — говаривал он. На показную сторону даже солдаты обращали внимание. Тот же самый донец, одевавшийся во всё новое перед боем, не успел ещё договорить своего ответа сотнику, как вдруг ему — шальная пуля в живот. Раны такого рода смертельны и мучительны. Везут на перевязочный пункт. В это время главнокомандующий объезжает позиции.

   — Ваше высокоблагородие! — обращается он к офицеру, тоже раненому.

   — Чего тебе?

   — Чего бы мне ответить получше великому князю, когда он спросит меня? — заботится раненый...

За своих Скобелев всегда стоял горой... Их участь положительно была больна ему. Эта армейская молодёжь, беззаветно верующая в дело, беззаветно смелая, стала для генерала семьёй, даже ближе семьи, если хотите.

   — Я их не брошу и не оставлю никогда, — говорил он... — Они все на моей душе теперь... Так работать, как они, — почти невозможно.

   — Ну, им и отличий больше!.. — замечали другие при этом... — Будет с чем домой вернуться.

   — Ну, что ж. Кто из них и останется целым, вернётся домой, что толку? Какая у них будущность? Папенек, маменек, титулованных родственников нет. Самые счастливые выйдут из службы с пансионом в триста пятьдесят рублей или попадут в становые пристава... А ведь какая это честная и даровитая молодёжь!

И действительно, близ Скобелева и типы вырабатывались совсем особые.

Вот, например, хорошо образованный солдат. Он не хочет держать офицерского экзамена. Почему бы, думали вы?

   — Разве позорно быть солдатом? По-моему — это величая честь, я и остаюсь им.

Штаб, канцелярия скобелевской дивизии — в ста шагах от неприятеля, дни и ночи жили в траншеях. Писаря под огнём!.. Я уже в «Годе войны» рассказывал много об этом, теперь поневоле приходится повторять многие из этих эпизодов.